Осязание

– Меня зовут Татьяна, – представилась гостья, – а это Маша, дочь.

– Пойдёмте, я покажу комнату, – улыбнулась Нина.

Они с чемоданами и узлом прошли в боковую комнату. Кукла просеменила за ними, цокая коготками по полу.

– Как здесь хорошо… Так тихо и спокойно, – сказала Татьяна, оглядывая побеленные стены.

Девочка сразу догадалась, что топчан поставлен для её единоличного пользования.

– Ух ты! Я здесь буду спать! – обрадовалась она и плюхнулась на сенник. – А собачка в этой комнате будет жить?

– Нет, у неё своё место. – Янина забрала с кровати кота, сняла со стены забытую фотографию.

– Располагайтесь… Если поужинать захотите, то у нас есть плитка и примус. Электричество, правда, часто отключают.

– Спасибо, у нас свой… если только сегодня, пока керосин не куплю.

Квартиранты тихо возились в своей комнате, раскладывая вещи, потом вышла Татьяна, спросила разрешения сварить что-нибудь поесть.

Она промыла пшено, бренча носиком рукомойника, разожгла примус и поставила варить кашу. Отец стал расспрашивать из какого они города, да как там обстановка. Таня ответила, что из Тулы, что немцы часто бомбили, они пережидали налёты в подвале. Во дворах уже рыли траншеи для уличных боёв, ввели строгую светомаскировку. Эвакуировались они из города с патронным заводом три недели назад.

– Ох, горе, горе… – вздохнула мать.

– Фашисты в Тулу не войдут, – заверила Татьяна. – Наша предсказательница Дуня сказала, что провела обряд: заперла город на замок, а ключи выбросила, теперь немцы не смогут войти. Ей многие верят, я тоже верю.

– Если говорит, значит, так и будет, – кивнула Нина.

Каша была готова. Таня достала горбушку хлеба из узелка, порезала тонкими ломтиками.

Мать жалостливо посмотрела, как ест девочка, облизывая ложку, принесла банку и налила молока.

– Попробуй молочка от нашей Белки.

Маша отпила из стакана, над губами у неё появились белые усы.

– Вкусно… А Белка – это кто?

– Это наша коза. Она всех кормит: и нас, и внучку маленькую, и кота, и собачку.

После еды у девочки стали слипаться глаза, и мать увела её в комнату. Свет погас, всё стихло.

– Умаялись… пусть спят. Не приведи бог такое испытать, – тихо сказала мама.

***

Янина надела старый материн ватник, закутала голову тёплым платком, взяла толстые рукавицы. Морозы установились по-зимнему крепкие, столбик термометра опускался ниже тридцати градусов. Да им, привычным, это было не в диковинку.

Быстрым шагом, чтобы не замёрзнуть, она направилась к станции, куда подъезжали санитарные поезда. На перроне уже топтались, приплясывая от холода, человек пятьдесят женщин и подростков.

– Скоро ли? – спросил кто-то.

– Да вроде как едет… – махнул рукой мужчина, стоявший рядом с заиндевевшей лошадью, запряжённой в сани.

Нина посмотрела вперёд и увидела приближающийся паровоз с цепочкой зелёных вагонов.

– Ну, готовимся, бабоньки. Две лошади и две полуторки город дал.

Поезд зашипел и, лязгнув, остановился. Двери вагонов с красными крестами открылись, появились медсёстры в наброшенных тулупах поверх халатов.

Без лишней суеты и спешки женщины брали носилки с ранеными бойцами, осторожно, стараясь не трясти, ставили их в сани и кузов машины. Нагруженные полуторки и лошади уезжали в эвакогоспитали и возвращались за новыми бойцами.

– Ещё кто-нибудь в машину к раненым залазь! – крикнул водитель.

Янина, оказавшаяся ближе всех, замешкалась лишь на секунду и неловко полезла в кузов. Она заметила деревянный ящик и присела на него, стараясь не задеть валенками носилки, уцепилась за стенки борта.

Раненые лежали рядами на дне кузова, кто-то постанывал, кто-то тихо матерился, одного бойца била крупная дрожь.

– Когда я на вас смотрю, сестрёнка, мне даже не так больно… – послышался чей-то голос.

У Нининых ног лежал на носилках молодой солдат с перевязанными ногами и со следами крови и гноя на бинтах.

– Хромаю на обе ноги, – подмигнул раненый.

Шутит, а ведь страдает от боли, лицо бледное, перекошенное…

Борт с грохотом захлопнулся, водитель завёл мотор, машина тронулась.

– Что это за город, сестрёнка? – Опять этот солдатик.

– Ромск. Чкаловская область.

– Я уже люблю этот Ромск, если в нём живут такие замечательные девушки. Вот встану на ноги и приглашу вас на свидание.

«Встану на ноги…» Не встанет. В рану попала земля, началась гангрена, общее самочувствие ухудшается с каждым часом. Солдата спасут, но… на ноги он уже не встанет. Именно так и будет, если она ему не поможет.

Машина остановилась возле школы, где раньше учился Вовка, а с началом войны открылся эвакогоспиталь.

– Сначала в санпропускник! – распорядилась появившаяся в дверях женщина в белом халате, и Янина узнала в ней Валентину Ивановну, давнюю знакомую семьи.

Борт открыли, она спрыгнула на снег и поспешила навстречу.

– Здравствуйте, Валентина Ивановна.

– Яниночка! Ты пришла помогать? – обрадовалась врач.

– Я… да, у меня выходной.

– Выгружаем раненых и заносим в санпропускник.

Нина взялась за носилки вместе с молоденькой медсестрой, почти девочкой, и понесла в фойе, служившее пропускником, потом ещё и ещё раз. И старалась не упустить из виду того весёлого солдата, пригласившего её на свидание. Этого раненого уже занесли в коридор, врач осматривала его и задавала вопросы.

– В перевязочную!

Янина сбросила ватник и платок, надела халат с завязками на спине, и они понесли носилки на второй этаж по лестнице. От тяжести отваливались руки и шумело в голове, она шла, сцепив зубы.

– Это я должен девушек на руках носить, а не они меня, – вздохнул солдатик.

– Успеете ещё, а сейчас не отвлекайте, – кратко сказала юная медсестра. Надо же, какая строгая…

В перевязочной они поставили носилки на кушетку.

– Не уходите, – бросила им врач, – сейчас понесёте на рентген.

Она разрезала большими ножницами бинты, отбросила их в большой лоток.

Ноги были серого цвета, одного взгляда было достаточно, чтобы понять: дела у парня не очень хороши. Нина отвела глаза, едва справляясь с дурнотой.

– Не надо на рентген. Будем готовить к операции, в палату несите.

– К операции? – заволновался солдат. – Зачем, что вы хотите делать?

– Резать надо, – жёстко сказала врач, – иначе умрёшь от заражения крови.

Лицо солдата окаменело. Он не заплакал, он как будто умер после этих слов, взгляд стал неживым, стеклянным.

Врач перевязала ноги, обрезала кончик бинта ножницами.

– Уносите.

Янина с медсестричкой понесли носилки по коридору и свернули в палату с высокими потолками, ещё так недавно бывшую школьным классом, даже чёрная доска осталась. Железные койки с ранеными стояли почти вплотную друг к другу так, что между ними было трудно пройти. Они с осторожностью переложили раненого на постель с тонким матрасом и серым байковым одеялом.

Нина замешкалась.

– Чего стоишь, идём дальше. Видишь, сколько больных? – напустилась на неё маленькая медсестра.

– Иди, я догоню. Мне надо отойти.

– В туалет, что ли? Для персонала направо по коридору. – Медсестра вышла, волоча носилки.

Янина присела на краешек койки и приложила потеплевшие руки к ногам солдата. Ток сразу пошёл, ладони стало ощутимо покалывать. С каждой минутой ей становилось хуже: мутило, напала страшная слабость, часто-часто колотилось сердце. Дурнота, подступившая к самому горлу, заставила Нину спешно побежать в указанный девушкой туалет для персонала, откуда она вышла бледная как полотно. И снова вернулась к солдату, приложила одну руку к области сердца, другую – на правую ногу.

Раненый совершенно не обращал внимания на её манипуляции, убитый страшной новостью. Ничего, лишь бы не мешал…

Янина не сразу заметила, что в палату вошёл врач в халате и белой шапочке.

– Можете идти, сестра, – отрывисто сказал он, склонившись над ногами раненого. – Рая, ножницы.