Две тысячи журавлей

– Не обижайте сынишку. Он у вас куда добродетельнее старого монаха. Видите, заботится, как бы я не сошёл с правильного пути, – приятель ласково потрепал меня по щеке.

Издевается?!

И остался Акутоо в нашем доме на завтрак. Старшая сестра принесла ему палочки, чашку для риса и чашку для чая, припасаемые для гостей. Мать торжественно поднесла старому монаху голову варёной рыбы. Следующий за головой кусок рыбы воцарился на тарелке главы семейства. Потом – на моей тарелке, затем на тарелке Такэру, матери, старшей сестры и, наконец, на тарелке Асахикари.

Я долго и безуспешно пытался поймать кусочек рыбы палочками, взятыми левой рукой. Родственники молчали и старались не смотреть в мою сторону. Лицо отца ничего не выражало. Не выдержав, Акутоо отобрал у меня палочки – ему не пришлось прикладывать особых усилий, чтобы вырвать хаси из моей слабой руки – подхватил кусочек рыбы и протянул мне. Я забрал подачку, съел, хорошо прожевал, проглотил и вежливо поблагодарил его. Чувствовал себя ужасно: мало того, что пользы от меня почти никакой, так им ещё и придётся возиться со мной, вкладывая мне еду в рот. Нет, ни за что! Я научусь держать палочки в левой руке!

Аса-тян переложила в мою чашку почти все свои маринованные сливы – себе сестрица оставила только две – и проворчала:

– Что-то сегодня мне совсем не хочется слив!

За что получила многообещающий взгляд матери и притворно смутилась. Милая Асахикари, ты всегда стараешься выручить меня! Пожалуй, в нашей семье ты для меня самый дорогой человек! То есть, надо, разумеется, любить и уважать своих родителей. И, пожалуй, я их люблю, даже отца, сломавшего мне руку. Разумеется, я уважаю их, ибо как же без этого жить? Если такое ничтожество как я не будет уважать родителей, да забудет о благодарности, то лучше такому мерзавцу вообще не жить! И всё же, когда я вижу милую и робкую улыбку младшей сестрёнки, внутри меня что-то теплеет, нежно, чарующе. Только бы ты была счастлива, родная! Мне всё равно, что станет со мной, но только бы ты!..

Борясь с подступившими слезами, взял левой рукой сливу и отправил в рот. Её терпкий солёный вкус заставил меня поморщиться, и всё же я взял затем вторую, третью. Их было удобно брать здоровой рукой. Всё ж таки не палочки держать!

Асахикари вовремя заметила, когда я переел слив. Подсела ко мне, своими палочками подхватила кусочек рыбы с моей тарелки, протянула мне. Заботливо улыбнулась. Думаю, её будущему мужу страшно повезёт. Надеюсь, он будет хранить её как зеницу ока. А если посмеет обидеть её, тогда я… я… я его убью!

Хотя мой кусок рыбы был ближе к голове, хотя мать меня при госте моей бесполезностью не попрекнула, моя еда всё равно окрасилась в горький привкус, ведь мне редко удавалось наловить рыбы, а вот младший брат в этом изрядно преуспел. Судя по вкусу, рыба была поймана им в речке неподалёку от деревни ещё рано утром. Свежая, вкусная. С трудом проглотил свою долю рыбы, задумчиво начал грызть очередную маринованную сливу. Затем глубоко вздохнул, осторожно забрал свои хаси у Асахикари и начал упражняться в поимке овощей.

Мучился я долго. Акутоо то и дело не выдерживал и пытался меня подкормить, за что получил от меня немало злобных взглядов, что в свою очередь, повлекло немало сердитых взглядов от матери. Но мне надоело быть беспомощным. Почему-то особая злоба пробрала меня именно теперь, когда я больше не мог пользоваться правой рукой. Надоело быть обузой! О, может, поучиться ловить рыбу левой рукой? И ничего другого, кроме как собой добытого, не есть, тогда или умру с голода, или преуспею.

Все уже оканчивали третью смену блюд, когда мне наконец-то удалось поймать первый кусочек редьки. О, как же я был счастлив! Второй кусочек никак не желал попадаться в мои хаси. Потеряв терпение, пронзил негодяя одной из палочек и таким неправильным способом наконец-то смог его прикончить.

– А у тебя почти получилось взять его как положено, – осуждающе произнёс гость, за что подвергся уничтожающему взгляду Асахикари.

Уныло опустил голову.

– Между прочим, когда-то ты даже не умел ни ходить, ни говорить, а сейчас вполне себе научился, – продолжил Акутоо.

Проворчал:

– Это другое.

– Одно и то же, – заупрямился оборотень.

Обиженно выдохнул:

– Ходить и говорить намного легче!

– Тебе сейчас так кажется, а вначале тебе это было сложно.

– Нет, тут не то…

– Отговорки неудачника! – огрызнулся гость, и оскал на лице старого монаха чем-то напомнил звериный.

– Как ты можешь?! – обиделся я. – Выбрал время для издёвок!

– Над слабаком издеваться – это сплошное удовольствие! – язвительная усмешка.

Возмущённо заорал:

– Акутоо!

– Что, бывший Смелый? – оборотень осклабился.

У меня дыхание перехватило, когда услышал это унизительное прозвище от друга, которому доверял.

– Не можешь даже кусочек овоща палочками подхватить, а, Бывший смелый? – он подался вперёд, через стол, ко мне поближе. Глаза его насмешливо блестели.

Злость опять вспыхнула внутри меня жарким пламенем. Сердито рявкнул:

– А вот и смогу!

– А ты попробуй! – он усмехнулся. – Барсук ещё в норе сидит, а ты о цене торгуешься!

– Смогу и всё тут!!!

На сей раз овощ подхватился намного быстрее, и я с мрачным видом его прожевал и проглотил.

– А быстрее не сможешь! – торжественно заявил Акутоо.

Я промолчал, но проделал захват значительно быстрей.

– Дальше не сможешь – рука отвалится! – фыркнул злодей.

Так, под его насмешливые выкрики я довольно-таки быстро научился держать хаси в левой руке.

– В следующий раз не ной, а сразу сделай! – проворчал приятель.

Он умудрился во время препирательств со мной как бы невзначай, не поворачиваясь, вслепую, забрать чашу с рисом, которую мать повторно заполнила для моего брата. И, прежде чем Такэру опомнился от такой небывалой «рассеянности», его сосед уже приличный кусок слипшегося риса своими палочками подхватил и запихнул в рот. Запоздало «заметил», притворился смущённым, но мальчишка забирать протянутую чашу у гостя постеснялся.

– В то время, пока ты ныл, вполне мог бы чему-нибудь научиться, – проворчал оборотень.

А ведь он прав: я потерял время на бессмысленные выкрики и молчаливое отчаяние. Причём, не только сегодня: за все предыдущие дни я много всего потерял.

– Если ты сейчас понял, сколько времени потерял, тогда не ной. Если ты будешь ныть и по этому поводу, то потеряешь ещё больше.

Надо же, а этот плут, которого, казалось бы, ничего кроме совершенствования своих трюков не интересует, может умные мысли говорить!

Растерянно уставился на друга. Он подмигнул мне, потом повернулся к моим родным, которые, как оказалось, потрясённо наблюдали за нашей словесной перепалкой и последующим примирением, тепло улыбнулся моим родителям и добавил:

– У вас способный мальчишка. Жалко, что вы этого не заметили. Да, тело у него слабовато, потому всё, что здоровым даётся быстро и просто, ему будет даваться долго и с трудом. Однако у него сильный дух, – Акутоо повернулся ко мне. – Послушай, Юуки, ты сам не заметил, насколько ты сильный, но уж я-то это понял. Поэтому больше никогда не говори мне, что ты чего-то не смог. Говори: «Я пока тренируюсь, чтобы у меня это получилось».

Прихватив кусок редьки, он засунул его в рот, задумчиво прожевал, поднялся, поклонился хозяину дома, затем – хозяйке. И, насвистывая какую-то песенку, судя по глупой улыбке и мелодии, довольно-таки легкомысленную, двинулся к выходу.

– Кто это?! – потрясённо спросила мама, когда шаги и свист старого монаха растаяли между привычного деревенского шума.

– Похоже, что это друг нашего Юуки, – растерянно заметил отец. – И ладят они хорошо, не смотря на разницу в возрасте и положении.

– Разве можно так грубить пожилому человеку?! – прошипела мать, свирепо глядя на меня.

Отец примиряюще положил руку ей на плечо:

– Остынь, дорогая. Этот монах – мудрый человек, хотя методы обучения у него своеобразные. Я думаю, что он нашего Юуки плохому не научит.