Страница 16 из 29
– А-а-а!!! – заорал брат, об ногу которого я споткнулся.
– А-а-а!!! – закричал я, получив сильный пинок в бок.
– Ну, что там у вас? – мрачно спросил проснувшийся отец.
Отчаянно отвечаю:
– Мне нужно… на улицу.
– Это в другой стороне, – тон у главы семьи предвещал неприятный разговор утром.
– Э-э… ну, ладно… – едва слышно произнёс я и осторожно сделал шаг в сторону.
И опять наступил на Такэру.
На сей раз, тот не орал, а что есть силы пнул меня по ноге. Я испугался, что мой вскрик вызовет новый всплеск гнева главы семьи – и с огромным трудом смолчал.
Неожиданно что-то длинное и скользкое заткнуло мне рот. Что-то такое же подползло сверху, сцапало меня за руку и, продолжая затыкать рот, потащило в бок. Чуть погодя, когда чудище меня отпустило на пол, возле меня тускло сверкнули глаза без зрачков. Что-то скользкое, затыкающее мне рот, вдруг стало мохнатым. Чуть погодя оно осторожно отпустило меня, легло мне на плечо, напряжённое, словно готовилось в случае чего опять заткнуть мне рот. Потому я молчал. И оно тоже молчало.
Чуть погодя, когда страх поулёгся, мне вспомнилось, что мой приятель умеет принимать разные обличья. Стараясь не задумываться, во что же он превратился, чтобы подтащить меня к себе, осторожно шевельнул рукой, задел мохнатый бок. Ощупал. Хм, на ощупь похож на бок моего друга. Дальнейшее исследование помогло обнаружить узел. Долго я безуспешно возился с верёвкой. Когда дыхание моих родственников выровнялось, глаза Акутоо вновь тускло заблестели, чуть погодя – стали ещё ярче, впрочем, освещая небольшой кусочек пола и своего тела. Если он может контролировать свечение своих глаз, если может принимать разнообразный облик, что ему стоит превратиться во что-нибудь мелкое – и освободиться из пут? Или прославленная барсучья хитрость – ничто иное, как распущенные ими слухи?
Когда Такэру шевельнулся, свет погас и не появлялся до того, как мой родственник опять расслабленно засопел. Уж не знаю, сколько прошло, но ещё до рассвета я наконец-то расправился с узлами. Барсук встал на задние лапы, поморщился, протирая одной передней лапой другую, потом многозначительно указал на меня, затем – на себя, и наконец – на дверь. Я опасливо покосился на спящих родных. Тогда оборотень многозначительно закрыл лапой рот. Наверное, просит сохранять молчание. Судорожно сжимаю губы. В следующее мгновение Акутоо схватил меня и забросил на спину. Я пискнул от неожиданности, за что получил шлепок другой лапой по лбу. Заворочался отец. Глаза оборотня перестали светиться. Он сделал осторожный шаг, потом ещё один, и ещё. Кажется, мой вес его не смущал. Мне стало обидно за моё хлипкое и тощее тело.
Акутоо ловко пробрался к двери, вытащил меня на улицу и опустил на землю. Я осторожно прикрыл сёдзи. Глаза барсука замерцали так, что начали освещать пространство шагов на пять вокруг него. Зверь молча указал лапой на себя, затем – на меня, потом – на лес. Смекнув, куда меня приглашают, поёжился. Опять вспомнилось странное поведение барсуков накануне. И рассказы о том, что лисы питаются человеческой печенью. Да и вообще, чудищ на свете много, а жизнь у меня только одна.
– Идём! – едва слышно прошипел оборотень.
– З-зачем?
– Р-разговор е-есть, – передразнил он.
– К-ка-а-кой?
– Б-большой, – и он нетерпеливо развернулся, решительным шагом пошёл по улицу.
Уныло опустив плечи, побрёл за ним. От страха мне даже расхотелось спать. Вот нашёл друга на свою голову! Безопаснее подружиться с сыном старосты! Ладно, жизнь у меня неудачная, так что невелика беда, ежели она оборвётся пораньше. Родным не придётся кормить такого тунеядца, так что они будут есть сытнее, трудиться чуть меньше. Так гляди и достаток в доме заведётся. А я, если получится, буду молиться за них перед высшими богами. Может, смогу с Сироиси пообщаться. Он приятный, добрый, заботливый. Впрочем, нет, у меня ж своих детей нет, внуков – тем более, разве позволят мне стать духом-предком? Ну, может призраком стать смогу. Буду обидчиков моих родных запугивать. И сына старосты с его ватагой заодно. И, если я не застряну в желании отмщения надолго, тогда начну бродить по дорогам Ниппон – и пугать злодеев, обижающих добрых людей. Призрак-защитник – это звучит гордо!
Чтобы отвлечься от унылых мыслей – мне вдруг резко расхотелось становиться призраком ради помощи страдающим людям – уточнил:
– Почему ты не превратился во что-то маленькое или тонкое и скользкое, чтобы выбраться из пут?
– Потому что кто-то когда-то попросил сильного монаха помолиться о защите твоего отца от всевозможных чудовищ и нелюдей, – ответил оборотень с досадой. – И сколько я не сменял обличий в темноте, пока ты добирался до меня, мои лапы каждый раз оказывались связаны. А стать кем-то без лап, к примеру, змеёй или червяком-шелкопрядом мне не удалось. Уж столько всего перепробовал!
То ли некто горячо просил какого-то монаха о помощи, то ли мог много заплатить. Интересно, кто и почему хотел защитить моего отца? И связано ли это как-то с Сабуроо-сан? О чём мой родитель умолчал? И нужно ли мне влезать в его тайны? Возможно, там прячется что-то тёмное и неприятное, и отгадки отец прячет от меня, чтобы защитить?
К моему удивлению, Акутоо не завёл меня в чащу. Отошёл от деревни на сотню-две шагов, остановился. Обернулся в молодого вооружённого самурая, выхватил катану. Клинок тускло сверкнул в свете растущей луны. Эх, не доживу я до полнолуния, не смогу полюбоваться на мягкий, нежный и загадочный блеск луны.
Самурай воткнул клинок в землю и опустился на колени передо мной.
– Ты спас мою вторую мать от жестокой расправы, – произнёс он дрожащим хриплым голосом, – потому я отдаю всю свою жизнь тебе.
Возмущаюсь:
– Да на что мне твоя смерть? Ступай лучше к матери и заботься о ней, как и следует добродетельному сыну, – чуть помолчав, прибавил: – Если твоя мать – та барсучиха, которой я помог сбежать, то ты ей нужен намного больше, чем мне: её слишком сильно избили.
Акутоо уныло опустил голову:
– Нету у меня больше матери, – признался он. – Матушка моя не смогла пережить голода и побоев – и скончалась вскоре после заката. Она попросила меня привести родню, дабы пожелать близким благ. И пока я собирал всех, покинула этот мир.
Так вот чем объясняется странное перемещение барсуков! А друга жалко!
– Ведь она меня с малолетства растила, опекала, – оборотень шмыгнул носом. – Матушка-то моя кровная рано умерла. Из-за злых людей! Она украла золотую статуэтку Будды у одного монаха. Ловко украла, так надула, что он и не заметил, как его драгоценность исчезла, – барсук гордо приосанился, высоко поднял голову, глаза его мечтательно блеснули. – И второй раз надумала его надуть: он как раз новую статуэтку приобрёл. Забралась к нему в дом, ловко прокралась – лисы бы сдохли от зависти! И наткнулась на проклятый амулет: изверг его приготовил. Едва ступила матушка моя на этот дрянной лист – и рухнула как подкошенная. Её тело выбросили как какой-то сор.
Оборотень долго молчал, потом продолжил дрожащим голосом:
– Отца-то у меня рано не стало, так что мачеха обо мне заботилась. Да так, как не всякая родная мать о детище своём хлопотать будет!
Осторожно поинтересовался:
– И отца твоего сгубили злые люди?
– Нет, не они. А всё лисы проклятые! – глаза Акутоо сверкнули яростно. – Папаша-то мой над каппами подшучивать любил. Обнаружит водоём какой-то, встанет около него столбом. Дождётся, пока водяной вылезет. Ну, тот, значит, захочет его в воду утащить или все силы из него высосать, а отец мой, прежде чем тот к нему приблизится, низко-низко ему поклонится.
– И каппа тоже поклонится – и выплеснет волшебную жидкость, которая у него на голове между волос… – подхватил я, замялся. – Ну, или что там у водяных на голове? Гнездо?
– Особая вода в тощем пучке волос, – сказал Акутоо таким тоном, словно самолично извёл не менее сотни-двух капп, приосанился. – Мой папаша девятьсот семьдесят восемь каппа лишил волшебной силы, так что многие из водоёмов стали безопасными для людей! Правда, эти глупцы так и не поняли, какую заботу мой отец им оказал!