Книга алхимика
(Роман)

Встав, я потянул Паладона за рукав.

— Пошли. Давай не будем думать о грустном. Ты принес вино и сыр, так давай выпьем и закусим. Мы снова вместе, а впереди нас ждет важное дело. Времени у нас осталось не так уж и много, поэтому не будем его тратить понапрасну. Давай лучше опрокинем чарку за удачу.

Как мы ни пытались, веселого застолья не получилось. Я волновался, Паладон сидел погруженный в свои мысли, а Давид даже не скрывал своих сомнений в успехе нашей затеи. Поэтому я даже испытал облегчение, когда Паладон сказал, что нам пора. Я обнял Давида и отправился вслед за другом, который с факелом в руках повел меня по тоннелю, уходившему куда-то в недра земли.

Секрет Паладона оказался настолько же прост, насколько и гениален. Он сделал две Ниши Света — один михраб был со стороны мечети, а другой, точно такой же, — со стороны пещеры. Стоило повернуть лампу в Нише два раза направо, один раз налево и потом снова направо, как участок стены с михрабом, представлявший собой, по сути дела, двустороннюю дверь, проворачивался вокруг своей оси. Паладон несколько раз показал мне, как все работает. Как только дверь пришла в движение, он проскользнул за нее, а я остался в пещере один, глядя на михраб, который только что находился со стороны мечети. Несколько мгновений спустя дверь снова провернулась вокруг своей оси, и передо мною снова предстал Паладон.

— Видишь, как все просто, — сказал он. — Если бы мечеть не закрыли, пришлось бы зажигать лампу и с обратной стороны: лампа-то ведь должна гореть в михрабе всегда. Вот для чего я приготовил эти бочонки, — он показал на несколько бочонков масла, стоявших у стены пещеры. — Но сейчас нужда в этом отпала, так что тебе надо только потренироваться открывать потайную дверь.

Научился я достаточно быстро.

— И впрямь очень просто, — согласился я.

Паладон взял мои руки в свои и пристально посмотрел мне в глаза.

— Самуил, я снова прошу тебя одуматься. Тебе и вправду незачем встречаться с Элдриком.

— Довольно слов, — я заключил его в объятия. — Услышу, как закроются за тобой двери, обожду с четверть часа и пойду.

Паладон тоже обнял меня, расцеловал и направился к Нише. Взявшись за лампу, он повернулся.

— Ключ от мечети не потерял? Не забудь запереть за собой дверь. Когда станешь спускаться по склону, будь настороже. Повсюду патрули.

— Не беспокойся, — махнул я рукой, — мне это не в диковинку. Помнишь, как мы мальчишками тайком пробирались в эту пещеру? То-то же. К полудню буду на рыночной площади.

— Храни тебя Господь, друг мой.

— И тебя тоже, — прошептал я, глядя, как Паладон исчезает за потайной дверью.

Добравшись до города, я едва его узнал. Миновав огромные ворота, что вели в мусульманский квартал, я обнаружил, что он практически обезлюдел. Передо мной были груды битого кирпича и покрытые сажей остовы домов, поэтому по дороге до базара меня угораздило несколько раз заблудиться. Порой я видел, как из шатких лачуг, возведенных уже после взятия города, показывались люди, но они тут же скрывались из виду, словно напуганные крысы, стоило лишь появиться солдатам. Поначалу мне показалось, будто рыночная площадь нисколько не изменилась, однако, приглядевшись, я понял, что в лавках торгуют не горожане, а солдаты, продающие и меняющие награбленную добычу. Толпа вооруженных мужчин с вожделением смотрела на загоны с невольниками, в которых покупатели, словно скотину, ощупывали полуобнаженных иудеек и арабок. С некоторыми из несчастных я даже когда-то был знаком.

Когда-то баню было не разглядеть за высокими домами. Теперь она стояла в одиночестве среди груд камня. У дверей толпился народ. Старуха предлагала молоденькую едва одетую девушку скучающим франкским солдатам, встретившим ее появление смехом и улюлюканьем. Старуху я узнал. Ее звали Алия Биби. Когда-то она была уважаемой женщиной и дружила с моей матерью. Алия работала в бане, собирала деньги с посетителей. Теперь баню превратили в дом терпимости, а девушка, которую Биби предлагала франкам, приходилась ей родной внучкой.

Казалось, никто не обратил внимания на согбенного побирушку, который, прислонившись к стене, незаметно вынул послание из-за кирпича. Наряд, что подготовил мне Паладон, оказался выше всех похвал. В городе было столько нищих, что я совершенно не выделялся.

Однако стоило мне уйти с рынка и направиться к дому Салима, как я услышал позади себя тяжелую поступь и звяканье доспехов. Я остановился. Шаги позади меня стихли. Я пошел дальше. Они зазвучали снова. Сжав в руке охранную грамоту, я решил, что мне лучше поторопиться.

Меня провели, подгоняя тычками, через знакомый двор, и вскоре я оказался в зале, где при Салиме проходили заседания совета. С печалью я глядел на остатки былого величия. Плитка с причудливым рисунком исчезла под накиданной соломой и тростником, а изысканную резьбу, которой Паладон покрыл алебастровые стены, теперь скрывали лиловые портьеры. Перед огромным распятием я увидел стол из орехового дерева, за которым восседало трое мужчин. Посередине в красном кардинальском облачении расположился Элдрик. По правую руку от него устроился герцог Санчо (этот угрюмый полный юноша, на мой взгляд, совершенно не изменился, только теперь выглядел чуть старше). Слева от Элдрика сидел Паладон. Мой друг старался на меня не смотреть.

— Садись, иудей, — негромко произнес Элдрик, показав на табурет, который один из монахов поставил перед столом. — Когда мы с тобой виделись в последний раз, ты занимался тем, что вызывал дьявола. Сегодня же ты проник в город, желая подороже продать своих хозяев-язычников. Причем за свое предательство ты просишь не только деньги, но и многое другое. Да уж, святым тебя не назовешь. — Он кинул взгляд на лежащий перед ним лист пергамента. — Алхимия, астрология, содомия… Какая мерзость! Есть ли на свете хотя бы один грех, которым ты не успел опоганить себя? Тебя бросил в темницу твой собственный визирь. За что? За измену или некромантию? Мнится мне, что Азиз, как и я, не питал восторга от твоих занятий колдовством. Однако Азиз проявил недальновидность и отпустил тебя, исполнив приказ эмира, еще более омерзительного, чем он сам. По всей видимости, эмиру требовался лекарь? Или ты, вдобавок ко всему, был еще и его любовником? — Элдрик покачал головой. — Мусульмане не устают меня удивлять своей развращенностью и глупостью. Кстати о глупости. По всей видимости, они рассчитывают на то, что мы поверим тебе. Однако история, что ты поведал, вызывает серьезные сомнения.

В ответ я жалобно заныл, входя в образ.

— Меня оклеветали, милорд. Я не совершал ничего из того, что вы мне приписываете. Я ученый и лекарь, причем очень хороший лекарь. В противном случае эмир Абу ни за что на свете не доверил бы мне врачевать себя. И в темницу меня бросили не за измену, а за любовь к своей стране. Я не одобрял преследования христиан, которые устроил Азиз, поскольку из-за этого в эмирате воцарился хаос. Принц заключил меня в узилище из опасения, что я пойду и поговорю с эмиром, который меня любил. Я пострадал совершенно безвинно!

— Хватит врать, — поморщился Элдрик. — Чтоб жид-христопродавец заступался за христиан?! Да кто тебе поверит?! Не забывай, мы с герцогом своими глазами видели, как ты занимался черной магией. Более того, герцог пострадал от твоих чар. Будь моя воля, я бы тебя прямо сегодня сжег на рыночной площади, однако… — он вздохнул и поднял руки, — нам надо думать о более важных делах. Если сведения, доставленные тобой, правда, то получается, ты сослужил славную службу всему христианскому миру. Мы знаем, что Господь во исполнение своей святой воли порой выбирает наименее привлекательные… кхм… орудия. Вот только правда ли то, что ты нам рассказываешь, Самуил? Именно это мне и хочется больше всего узнать.

— Как к тебе в руки попала эта карта? — спросил герцог. — Отвечай, иудей!

— Я, ваша светлость, лекарь и потому могу беспрепятственно проходить в покои эмира. И вот я однажды услышал, как эмир, то есть Азиз, ваша светлость, обсуждает с Хазой план предстоящего нападения. Я врачеватель, ваша светлость, и ненавижу кровопролитие. Я ведь когда-то принес клятву Гиппократа и потому считаю, что если мне удастся предотвратить смертоубийство, то тем самым совершу благородный поступок. Клянусь вам, для меня важнее всего Мишкат, а уж кто им правит, не так важно. Мне хочется, чтобы война побыстрее закончилась, и в стране снова воцарились мир и процветание.