Попутчики

И Джин очень надеялась, что не обманула его. Отчего-то казалось, что этой лжи он ей не простит.

* * *

Рэд оказался дома и ответил сразу — как будто ждал звонка. Джин не стала вдаваться в подробности, передала лишь главное: Крис в больнице; ничего смертельного, но дома ночевать не будет; просил обязательно об этом сказать.

— Надеюсь, ты понимаешь, что он имел в виду, — закончила Джин, садясь за рабочий стол и задумчиво разглядывая донорский амулет, всё ещё хранящий связь со своей парой, оставшейся на руке пациентки.

— Кажется, понимаю. Но это терпит до вечера. Сейчас я могу чем-то помочь?

— Нет. — Джин качнула головой, не задумываясь о том, что собеседник не увидит жеста. — Я справлюсь. Хотя… — Она машинально скользнула пальцами по сигнальным амулетам на левой руке. Сложные чары позволяли дистанционно следить за состоянием обоих пациентов, и всё же… — Если сможешь прийти и побыть с ним немного, мне будет чуть спокойнее.

— Дай мне десять минут, — тут же отозвался Рэд.

— Спасибо, — искренне улыбнулась Джин. Она собиралась лично проверять поле Криса каждые полчаса, но во время такой глубокой блокировки постоянное наблюдение всё же было предпочтительнее. А ей сейчас в первую очередь стоило заняться пациенткой. — Можешь так не торопиться. Он никуда не убежит.

— Ты плохо его знаешь, — хмыкнул Рэд. — Побег из больницы — его любимая игра.

— С заблокированными сенсорными каналами и решетом вместо поля далеко не убежишь, — возразила Джин. — Тем более он под снотворным.

Последняя фраза слилась с раздавшимся в трубке вздохом, скорее похожим рык, от которого мурашки пробежали по рукам.

— Сенсорику отрубила я, — успокоила колдунья. — А вот с разрывами сам постарался. Необратимых я пока не вижу. Если дальше ползти не будет, восстановим. Но сейчас даже загадывать боюсь.

Несколько секунд Рэд молчал, осознавая масштаб проблемы. Потом повторил решительно:

— Дай мне десять минут.

И оборвал связь.

Джин сложила руки на столе, опустила на них голову и позволила себе немного посидеть так, не шевелясь и ни о чём не думая. В первую очередь — не думая о том, что, если она не сможет достаточно быстро установить прочную связь с полем пациентки, ей придётся просить о помощи Криса. Что-то глубоко внутри яростно сопротивлялось даже мысли о таком решении. И не потому, что использование способностей одного пациента для лечения другого не очень-то вязалось с врачебной этикой — в полевой медицине и не такое случалось. И даже не потому, что она до сих пор чувствовала себя слишком многим обязанной этому отчаянному мальчишке, который впервые попросил её о помощи. Ей просто хотелось его защитить. Удержать от очередной опасной глупости. И уж точно не подталкивать к этой глупости своими руками.

Джин подняла голову. Напряжённо потёрла лоб. Собрала в хвост растрепавшиеся волосы.

Она прекрасно понимала, что, как бы ей ни хотелось оградить неугомонного клоуна от малейших опасностей, сейчас самое важное — защитить его от чего-то куда более страшного, чем очередное перенапряжение поля. Потому что, если, решив справляться исключительно своими силами, она в итоге не справится, Крис вряд ли когда-нибудь ей это простит. Она сама вряд ли когда-нибудь себе это простит. А значит — когда придёт время, она наступит на горло собственным желаниям и приоритетам. И собственной гордости заодно. Как бы тошно ни было об этом думать.

Джин поднялась с места, одёрнула халат и направилась к двери. Отведённое на отдых время закончилось. Впереди было много работы.

* * *

Вначале было тепло. Идея тепла в ледяной пустоте. Часть пространства, имеющая форму человеческого тела и чуть большую температуру, чем окружающее ничто.

Потом ничто обрело плотность — упругую мягкость внизу, уютную тяжесть сверху.

Чуть позднее появился запах — ускользающий, остро-травяной.

И лишь потом включился слух. Донёс отдалённый шум ветра, тихое позвякивание стекла, едва уловимые шорох и скрежет — будто кошка царапает деревянную дверь…

Мэй распахнула глаза и не сразу поняла, где находится. Тёмная комната, освещённая лишь неверным сиянием луны и зеленоватыми индикаторами каких-то приборов. Мягкая кровать, тёплое одеяло. Непривычная жёсткая прохлада на обоих запястьях. Воспоминания о прошедшем дне мелькали стёклышками калейдоскопа, и эта подвижность лишь усиливала непонимание и страх.

Что происходит?

За окном снова послышалась какая-то возня, и Мэй испуганно села на кровати, машинально натянув одеяло почти до глаз — будто хотела за ним спрятаться. Тень скользнула в лунном свете — искажённая, жуткая. За занавеской что-то сверкнуло, щёлкнуло, скрипнуло, дуновение ветра взметнуло тонкую ткань и донесло тихое, сквозь зубы прорвавшееся ругательство.

Занавеска сдвинулась в сторону, и за ней обнаружился выход на балкон. Загородившая его тёмная фигура — в лёгких завихрениях светлой ткани, в льющемся со спины белом лунном свете — выглядела совершенно потусторонне.

Фигура тряхнула рукой, разбрасывая вокруг тревожно-красные искры, поднесла пальцы ко рту, подула на них. И вдруг вздохнула смущённо:

— Разбудил. Извини. Рад тебя видеть.

Вспыхнувший было страх беспомощно отступил.

Крис тихо закрыл балконную дверь.

Воспоминания наконец-то заняли положенные места. Мэй ещё раз нервно огляделась, на этот раз опознав в незнакомом помещении больничную палату. И недоумённо уставилась на ночного гостя.

— Как ты? — спросил он, шагнул вперёд, но остановился, словно не зная, как себя вести, и, снова отступив к высокому подоконнику, оперся на него спиной.

Хороший вопрос. Пытаясь найти на него правдивый ответ, Мэй прислушалась к себе. Она чувствовала слабость. И жажду. И тревогу. И удивление.

На тумбочке рядом с кроватью стоял стеклянный кувшин. Плеснув воды в стакан и сделав несколько торопливых глотков, Мэй снова посмотрела на нежданного визитёра и лишь в этот момент поняла, что тревога принадлежит не только ей. И слабость, кажется, тоже.

— Вот теперь лучше, — сказала эмпат, допив воду и вернув стакан на тумбочку. — Как ты сюда попал?

— По карнизу. — Крис улыбнулся, и тревога слегка отпустила. — В коридоре медсестра дежурит, а здесь всего лишь третий этаж. Я подумал, что уж десяток метров как-нибудь пройду. Хорошо ещё, что дверь только на щеколду была заперта. А то так и сидел бы на балконе до утра.

Его голос был тихим, но звучал на удивление весело. И всё же Мэй чувствовала подвох. Если не в интонациях, то в содержании этой маленькой мнимо беззаботной речи. По карнизу — значит, не снаружи, а из другого помещения больницы. Из другой палаты? Мэй дотянулась до лампы, закреплённой всё на той же тумбочке, щёлкнула выключателем, и неяркое пятно света легло между ней и собеседником, делая окружающее пространство чуть менее мрачным.

Крис уселся на подоконник, оперся локтями о колени, сцепил пальцы, и Мэй заметила медицинские браслеты на обоих его запястьях. И след от капельницы на левой руке. И тёмные полукружья под глазами — слишком отчётливые, чтобы сойти за случайные тени.

Крис улыбался. И эта улыбка мягко светила сквозь усталость, боль и страх.

— Что с тобой случилось? — спросила Мэй.

— Да ничего особенного. — Он беспечно махнул рукой и демонстративно выпрямился, подтверждая свои слова. — Мне не понравилась твоя идея драматично умереть у меня на руках. И я нашёл способ тебе помешать. Хотя, если бы не Джин, фиг бы у меня что-то получилось, конечно.

Невозможно. Просто невозможно. До сих пор считалось, что приступы реверсивной гиперфункции поля не купируются. Что нужно было сделать, чтобы это изменить?

— Из-за этого у тебя трудности с отпиранием дверей?

Он неопределённо дёрнул плечом, улыбка сделалась чуть более напряжённой.

— Я какое-то время не смогу колдовать. Так что пока сдвинуть примитивную щеколду — это мой потолок. И то, по-хорошему, не стоило бы. Ерунда. Не бери в голову.