Попутчики

Нет.

Ему хватало выдержки раньше — хватит и на этот раз.

Крис терпеливо касался поля Мэй, изучая его ритм. Приручая. Чутко подстраиваясь под его колебания. Он ощутил, как меняется её пульс, как её дыхание замедляется, всё точнее попадая в такт его размеренным вдохам.

И лишь когда граница между двумя полями, похожими теперь, как гребни соседних волн, сделалась почти неразличимой, Крис наконец позволил ей исчезнуть.

По коже пробежали мурашки, будто сквозь лабораторию пронёсся порыв холодного ветра, которому, разумеется, неоткуда было здесь взяться. Мэй показалось, что воздух вокруг неё наполнился электричеством, сделался одновременно разреженным и упругим, и мягким, и сладким, и податливым, как песочное тесто. Она с удивлением осознала, что чувствует собственное поле. И что ей нравится его чувствовать — как нравилось бы чувствовать лёгкое платье — привычное, идеально подогнанное по фигуре, а потому удобное, придающее уверенности и не требующее постоянного внимания. Платье, которое носишь, как собственную кожу, не чувствуя ни скованности, ни стеснения.

Энергия пульсировала в каждой клетке, будоражила кровь, призывала к действию. Не опробовать эту силу, не зачерпнуть из бездонного колодца, пока он здесь, рядом, ощутим и доступен, казалось немыслимым расточительством…

Нет.

Крис поймал её желание раньше, чем оно успело переплавиться в действие. Сейчас, когда поле Мэй было таким восприимчивым, таким открытым и беззащитным, он был за него в ответе. Он не мог отдать его на волю соблазна — простого и обманчиво безопасного, как любой стоящий соблазн.

Близость энергосферы, которую он чувствовал через собственное поле и — мощным резонирующим эхом — через поле Мэй, привычно пьянила. Дарила восторг и надежду. Будила желания, которым не стоило появляться на свет. Потому что истина неизбежно призывала к порядку. Ты никогда не возьмёшь больше, чем сможешь вынести. И не вынесешь больше, чем позволено природой. Есть грань, которую ты не перейдёшь, потому что за ней — изначальный хаос, и он поглотил бы тебя, как море — дождевую каплю, если бы не надёжная преграда у самого края бездны.

Смириться с тем, что твоим возможностям положен раз и навсегда установленный предел, — трудно. Смириться с тем, что достиг этого предела, — почти невозможно.

Так стоит ли…

…засматриваться на то, что никогда не было и не будет твоим?

Когда ты — не сенсорик. И одно прикосновение к манящей силе ничего не решит и не изменит. Разве что собьёт с толку, вскружит голову, отзовётся в том, кто держит в руках твои руки, и твоё поле, и, быть может, отчасти — твою волю.

Стоит ли?

Нет.

Мэй почувствовала его поле — отчётливо, как своё собственное, и так близко, что это казалось почти запретным. Ощущения нарастали, наслаивались друг на друга: сухой жар его рук, биение сердца, электрическая дрожь под кожей, эйфория, страх, преувеличенно ровное дыхание, силовые барьеры вдоль стен лаборатории — жёсткие и жгучие, артефакты в ящике стола — колючий холод металла, восторг и лёгкость, и сила, и гулкая вибрация невидимого колокола, и боль, и нетерпение, и покрытая трещинами, но всё ещё прочная скорлупа, за которой сжался тугой пружиной кто-то, кому тесно, невыносимо тесно внутри себя самого…

Чего ты ждёшь?

Воздействовать на её поле было одновременно очень легко и почти невозможно. Как погружаться в прогретую солнцем морскую воду — и как вести корабль через рифы, не тревожа тончайшего кружева пены, готовой рассыпаться водяной пылью не от прикосновения даже — от дыхания.

Поэтому Крис почти не дышал. И с трудом удерживался от того, чтобы остановиться, прервать контакт, отстраниться от поля, которое принимало его так легко, так искренне, так безрассудно… С абсолютным и безусловным доверием, которого он не заслуживал. Которого никто не заслуживал.

И всё-таки он не остановился.

Глубоко вздохнул, и последние щиты рухнули, обнажая гудящий хаос, выпуская вихрь, вобравший осколки чужих и собственных эмоций, крошево физических ощущений, спутанные нити магических воздействий — всё, что Крис привык прятать где-то в недоступной глубине; всё, что он почти без усилий скрывал от Тины, с трудом — от Рэда, с отчаянной наглостью — от Джин.

Ураган рванулся прочь, заметался по связанным полям. Накатила головокружительная лёгкость. Впервые за полгода мир сделался прозрачным и кристально ясным. В груди вспенился смех, заскользил вверх, невесомыми пузырьками защекотал горло, и тишина лаборатории разлетелась вдребезги, когда он вырвался на свободу.

Упоение. Надежда. Почти уверенность. Кристаллы в приборах фонят силой. Эхо раздражения. Тень обречённости. Всё будет хорошо. Воля — такая горячая, что переплавляет возможность в обещание. Магия зимнего сада — терпкая, ровная, будто кристаллическая решётка. Обещание становится фактом. Боль. Слишком много полей там, наверху — нестабильных, навязчивых, цепких, как репей. Эйфория. Страх. Магия, которой можно коснуться. Магия вокруг — и внутри. Невозможного не существует. Боль — стальной обруч, сдавивший виски. Часы-батарейка на запястье. Возбуждение — собственное, чужое? Блузка, прилипшая к спине. Боль — будто нервные окончания проросли сквозь кожу. Слишком ярко. Слишком сильно. Слишком одновременно. Благодарность. Смех, разрывающий лёгкие. Отголосок силы — сочувственной и безжалостной. Непостижимой. Бесконечно прекрасной. До фейерверков под веками. До тошноты. Боль — толстый жгут в груди. Вина. Обида. Беспомощность. Одиночество.

Пожалуйста…

Она вся была — плывущее сознание, дрожь и невесомость.

Отчаянное желание вернуться к себе, к понятной замкнутости собственного тела пронзило её насквозь. И одновременно с ним пришёл страх — что непослушные руки, поддавшись неосознанному импульсу, разорвут контакт слишком резко, и она не вынесет, просто не сможет вынести контраста.

Паника затопила сознание, но лишь на мгновение, потому что не прошло и секунды, как чужие пальцы уверенно сомкнулись на запястьях взметнувшихся было рук.

Время возобновило ход не сразу. Мэй так и не поняла, сколько просидела не шевелясь, зажмурившись и проводя ревизию своих ощущений. Дорожки слёз высыхали на щеках, стягивая кожу. Тошнота отступала. Ноющая боль в висках не торопилась следовать её примеру. В остальном всё было почти привычным. Недавнее безумие отдавалось лишь исчезающим эхом.

— Я понимаю, что заслужил, но давай ты не будешь меня пугать. Пожалуйста, открой глаза и ударь меня, что ли.

Освещение лаборатории показалось таким ярким, что на глаза опять навернулись слёзы, и Мэй пришлось несколько раз моргнуть, чтобы разглядеть лицо Попутчика, который всё ещё сидел напротив и смотрел на неё внимательно и тревожно.

— Не хочу, — решила Мэй. — Ты меня предупреждал и отговаривал, так что…

Она попробовала махнуть рукой, но жест получился едва заметным — в теле обнаружилась неожиданная слабость, металлические браслеты на запястьях казались тяжёлыми, будто кандалы. Откуда они вообще взялись?

— Это стабилизаторы поля, — пояснил Попутчик, поймав её взгляд. — Не снимай пока. — Он провёл ладонями по лицу, убирая со лба чёлку, и облегчённо вздохнул. — Скоро всё пройдёт. Это как с нормальным зрением надеть сильные очки. Ты не сенсорик — для твоего поля это слишком ново и непривычно. Я должен был догадаться. Вот. — Он пододвинул к ней бутылку воды, два блистера с таблетками и шоколадный батончик: — Это от головы, это для поля, это для настроения. Ну и глюкоза не помешает.

Что-то в его поведении стало иным. Почти неуловимо — Мэй не поручилась бы, что её не подводит память, — но движения физика сделались более плавными, плечи расслабились, взгляд заиграл спокойной уверенностью и какой-то беззаботной радостью, которую не могло скрыть очевидное смущение. Но главная перемена не поддавалась внешнему описанию и ощущалась скорее интуитивно: Мэй казалось, что впервые за этот вечер Попутчик действительно находится здесь, рядом, в реальности, а не в каком-то параллельном пространстве, недоступном её восприятию.