Третий вариант

В ответ – ничего. То ли мой канал случайно оставался отключенным, то ли нас умышленно развели в пультовой…

Вчера после операции, нас с Александром Сергеевичем, Младшим, ещё под наркозом, сперва опустили в очищенную морскую воду, где поочерёдно упаковали в эти суперскафы. Как происходила эта упаковка, я уже немного помнил. Была куча гадких ощущений…

Потом, заперев в скафандры, вытащили нас из операционного бассейна и разместили каждого в своей, тоже заполненной доверху водой, камере в другой части трюма. Стоять в этой камере или лежать, было всё равно, как, собственно, и ожидалось. Я там вертикально плавал! Тело своё я чувствовал пушинкой и мне казалось, что продолжаю лежать, а весь экипаж спятил и стал ходить по стенке у моих ног… Вертикальное направление я перестал правильно оценивать с первого момента, как в бассейне открыл глаза.

А окончательно придя в себя, решил опробовать коммуникатор скафандра, и для эксперимента набрал на левой руке: «Огурец в банке!» – имея ввиду себя, заправленного вместе с солёной морской водой в скаф.

На что Сергей, который с этого момента должен был оставаться со мной на связи, ответил:

«Давай приходи в себя, огурец!» – и, щёлкнув, отключился.

После наркоза я отходил ещё больше часа. И, когда настало время обеда, под ложечкой немножко засосало. Привычка, наверное. Я скинул Сашке: «Сейчас у них обед».

На что он ответил в своей манере, жёстко, и без всего лишнего:

«наш обед послезавтра».

Знаки препинания, как и заглавные буквы, по его мнению, только всё усложняют. Я и сам не понимаю зачем в урезанной клавиатуре коммуникатора оставили кнопку регистра, но я ей охотно пользуюсь. Так заглавными буквами можно выделить важное в сообщении и разделять предложения даже без точки. Точку, как знак, на мониторе я различаю плохо. Оптика на глазах подобрана нормально, но я к ней, видно ещё не привык.

Насчёт послезавтра Младший, как всегда, был прав, программа миссии рассчитана на тридцать шесть часов, вместе с адаптацией. Плюс-минус ещё часа четыре. Тогда мы и сможем уже поесть, поспать и чувствовать себя людьми в своё удовольствие…

Да, кстати, о Младшем. Наш отец, помимо имён, всегда употреблял такие клички. Я появился на свет на несколько минут раньше, поэтому получил прозвище Старший, а брат с тех пор зовётся в семье Младшим. Впрочем, это, я думаю, какие-то условности. Мы были тогда так похожи, что отличить одного от другого без бирочки на ноге никто бы не смог. Первым имя Ириней решил дать Старшему отец, так звали нашего прадеда. А я тогда больше, чем брат требовал к себе внимания, с тех пор поэтому и считают меня старшим. Без каких-либо особых на то оснований.

Нас в скафандрах теперь ждал спуск на глубину. Работа, связанная с испытанием жидкофазной дыхательной системы при высоком давлении в реальных условиях… Очередная попытка адаптации существ с газовой поверхности к жизни глубоко в водной среде.

Около сорока часов – это всё, что нам обещали. На большее рассчитывать очевидно нельзя. Могут начаться различные трудно- или вовсе необратимые последствия. Поэтому обязательной после подъёма будет очистка лёгких и длительный возврат нас в исходное состояние… Снова будет наркоз, ультразвуковое сканирование, жуткие длинные иголки в руках этих фей от медицины и всё прочее.

После того, что с нами делали вчера, я чувствую себя лишённым чего-то очень важного, какой-то части своей индивидуальности.

Едва прикрываю глаза, я будто в космосе. Вот она невесомость и нет реальной точки отсчёта, где верх, а где низ… Все координаты вертятся вокруг, поэтому предпочитаю глаза держать открытыми. На глаза мне вставили какие-то контактные линзы, позволяющие нормально видеть в воде, и в какой-то мере сохранять ориентировку.

Ощущения, близкие к истинной невесомости я испытывал только пять раз. Но не настоящие, орбитальные, а в летящем самолёте и под наблюдением инструкторов…

О том, что было вчера, мне вспоминать совсем не хотелось. Меня коробит, как подумаю, что испытать это придётся снова и с неясными перспективами. То ли всё восстановится, то ли придётся восстанавливаться потом месяцами…

Когда вчера я пожаловался Сергею на свою невозможность ориентироваться, Алёна Викторовна, прочитав это, подошла к камере и сказала, что это НОРМАЛЬНО (подумать только!). Она ещё добавила: «Вестибулярный аппарат дезориентирован, так как полости внутреннего уха, во избежание глубоководной травмы, теперь заполнены физраствором. И никаких раздражений не получают. Потом, в конце, мы это исправим».

Исправители! Они мясники какие-то, эти феи, маньяки со скальпелем и иголками в руках! Меня, как шашлык, насадили через рот на связку гибких трубок, заканчивающихся у меня где-то в бронхах, замаскировали рот чёрной резиновой штукой и замариновали в солёной воде. Когда после операции очнулся, пришла в голову глупая мысль, что это совсем уже не я. Дышал я не сам и дыхание было очень, и очень, и очень тормозным. Как будто кто-то другой ме-едленно раздувает огромные меха, каждый вдох по полминуты. Мне при этом вдохе никакие мышцы не подчиняются. Небольшой насос и управляемые клапаны теперь легко справлялись с обеспечением меня кислородом и азотом. Азот, говорят, организму тоже необходим, чтобы я на глубине не свихнулся.

Сашка, например, считал, что азот придумали для того, чтобы нам служба мёдом не показалась. Потому, что от него в крови при всплытии тоже надо будет как-то избавляться…

Со слов Сергея Сашка сообщил, что спуск идёт нормально и потом надолго отключился. Связи пока нет, но всё в порядке. Хотя я уже по его голосу догадался, что обстановка там напряжённая. Они боятся, что что-то пошло не так, но рассчитанный режим спуска отменять не стали. Но все, как и я, надеются, что с Сашкой всё хорошо.

Поставили бы лучше на тросе для спуска кабель связи. Неужели им так уж неважно, что с нами происходит при спуске? Вопрос этот я тут же адресовал Сергею. Он буркнул: «Сейчас…» – и долго не отвечал на запросы.

Минут через пять только снова включился: «Есть связь с Сашкой! Говорит, отцепился от троса, можете сматывать. Глубина – триста семьдесят семь… Теперь, что касается связи. Александрыч дал добро. Сейчас вытянем трос, подвяжем кабель и у тебя уже будет связь. Подождать только придётся».

«Сколько?» – тут же поинтересовался я.

«Немного. – успокоил Сергей, – Минут пятьдесят. Может, чуть больше…»

Ничего себе, немного! Брат целый час будет вынужден ждать только начала моего спуска. Не могли что ли раньше подготовить. В достаточной подготовленности экспедиции у меня закрались первые сомнения давно… Даже Сашка мне уже говорил, что эту экспедицию готовили на бегу. Но я не думал, что всё так плохо.

«Не надо кабель!» – торопливо, с восклицательным знаком, нашлёпал я. «Саша на дне один. Спуск сразу!»

И, действительно, меня стали спускать почти сразу.

Пока открывали сверху палубный люк и цепляли крюком мою временную тюрьму, прошло минут пятнадцать. Потом тяжёлую камеру вытянули вверх, и я стал грузно раскачиваться над палубой. Солнце сияло в небе уже высоко. Сквозь двойное стекло и воду между ними смотреть на расплывшееся в небе светило и раскачивающийся вместе с судном океан было удивительно! Как будто я маленький золотой карасик в подвешенном в воздухе аквариуме!

Мой связной Сергей, в ластах уже ждал меня в воде. Пока кабину опускали, он снизу что-то кричал. Но я за общим шумом ничего разобрать не смог. Звенели цепи, в борт судна звонко бились волны и чайки ещё орали, как ненормальные… А с борта мне махал почти весь состав экспедиции и ещё часть свободного экипажа. Приятно, когда так тебя провожают, будто ты заслужил. Я прижал к иллюминатору ладони с пальцами в форме сердца. Они ещё больше оживились. Но я уже в следующее мгновение оказался накрытым волной и ничего не увидел…

Когда Сергей распахнул в воде люк, моя одиночная камера так резко дёрнулась, что я от неожиданности чуть не вывалился наружу. Смог только схватится за край кабинки. Серёжка тоже меня успел подхватить и, поднатужившись, помог вернуться обратно.