Блистающие облака

ЗОЛОТОЕ РУНО

Турки, отступая от Батума в 1918 году, оставили в складах множество ящиков с боевыми ракетами. Ракеты лежали, сохли, в них происходили таинственные химические процессы, грозившие самовозгоранием и взрывом. Поэтому ракеты было решено уничтожить. Этим и объяснялась пышность фейверков, в которых внезапно стал утопать город осенью того года, когда в Батум приехала Нелидова и её спутники. Первый вечер был особенно пышен. Трескучая заря занялась над плоским и тёмным городом. Переплетение огней и шипящих ракетных хвостов создавало впечатление сложного и сверкающего кружева. Взрывы белого пламени выхватывали из темноты и снова бросали в неё живые груды листвы, широкие окна кофеен ( их жёлтый цвет трусливо гас при наглых вспышках бенгальского огня ), фелюги, дрожавшие в воде, пронизанной до дна светом и серебром. Иногда наступал желтоватый, пахнущий порохом антракт, и отхлынувшая было ночь накатывалась исполинской стеной кромешной тьмы. Но через минуту пламя со щёлканьем и свистом опять раздирало её, бросая мутные отблески на маяк и набережные. Пустынный, казалось, порт при каждой вспышке оживал. Была видна давка фелюг, цепи, крутые бока пароходов, высокие, как бы театральные мостики, разноцветные трубы, палубы, с которых стремительный свет не всегда успевал согнать темноту. Казалось, что пароходы фотографировались с редким терпением. Один из них - оранжевый английский грузовик - даже улыбался: по сторонам его носа торчали из клюзов клыками бульдога лапы гигантских якорей. Это создавало впечатление вежливой, но деланной улыбки. Некоторые пароходы улавливали быстрое пламя стёклами иллюминаторов. Нелидова с Гланом и Батуриным шла на Барцхану к Зарембе. Берг остался в гостинице. Ему нездоровилось: опять болело сердце. Со сладкой горечью он думал, что ему, быть может, суждено умереть в этих серебряных потоках огня, в пограничном городее, и тёплая женская рука потреплет перед смертью его волосы. О смерти сына и Вали он думал редко. Каждый раз при этой мысли пустота в груди наполнялась гулким сердечным боем и кончалась обморочной вязкой тошнотой. Берг сидел на балконе на полу, чтобы с улицы его не было видно (эта была его любимая поза ), и украдкой, прячась от самлгл себя курил короткими затяжками и прислушивался к растрёпанной работе сердца. Оно то мчалось вперёд, дребезжа, как разбитый трамвай, то внезапно тормозило. От этого торможения кровь приливала к вискам. На Барцхане ночь, бежавшая из Батума была гуще и чернее. У берега, выполняя наскучившую повинность, шумели волны. С гор дул бриз. В свежести его был холод виноградников, хранивших в своих кистях обильный сок. Глан ел виноград и уверял, что ночью он делается сочнее и слаще. Звёзды плавали в море. Волны разбивали их о берег, как хрустальные детские шары. С Зарембой Батурин познакомился днём в типографии. Сейчас шли к нему просто так, - поболтать, выпить вина и ещё раз ощутить ночное своеобразие этих мест. В окне у Зарембы пылала лампа. Свет её, пробиваясь через чёрные лапы листвы, делал ночь высокой и как бы более осязаемой. - Таитянская ночь, - прошептал таинственно Глан, мелькая в пятнах света и тьмы. - У здешних ночей есть заметный оттенок густой зелени. Вы не находите? - Я не кошка, - ответил Батурин. - В темноте я краски не различаю. Нелидова, когда попадала в полосу света, старалась миновать её возможно скорей. Каждый раз при этом Батурин замечал её бледное лицо. От тьмы и белых гейзеров пламени, бивших над Батумом, оь ьёплого прикосновения листвы и безмолвия ои ощущал лёгкую тревогу, похожую на наростающее возбуждение. Батурин сказал: - Принято думать, что в жизни всё переплетено и нет поэтому нигде резких границ. Чепуха всё это. Ещё недавно жизнь была совсем другой. - А теперь? - спросила из темноты Нелидова. - Теперь мне кажется, что я стою под душем из ветра р тельчайших брызг. Вы не смейтесь. Это серьёзно. - Н-да... - протянул рассеянно Глан. - "Растите милые, и здоровейте телом" - это чьё? Забыли? Вот чёрт, тоже не помню. Заремба встретил их на крыльце. Рот его с выбитыми во время французской борьбы зубами был чёрен и ласков, как у старого пса. - А мы, знаете, - он сконфузился, - дожидаясь вас, уже выпили. Приятель у меня сидит, куплетист. Знакомьтесь. Куплетист - жёлтый и жирный, с лицом скопца, - был одет в синюю матросскую робу. Он сломал через окно ветку мандарина с маленьким зелёным плодом и положил перед Нелидовой. Нелидова перебирала тёмные листья мандарина, мяля их пальцами, - от рук шёл пряный запах. Изредка она подымала глаза и смотрела на Батурина и Зарембу, - они тихо беседовали. Заремба расстегнул жилет, откидывал со лба мокрую прядь. Его большие серые глаза смотрели весело, хотя он и был явно смущён. Смущение его нарастало скачками. Он всё порывался что-то рассказать Батурину, но останавливался на полуслове. Наконец рассказал. Лицо Батурина осветилось лёгкой улыбкой. - Послушйате, - Батурин обращался, казалось, к одной Нелидовой. - Вот любопытная история. Жаль, что с нами нет Берга. Заремба подоьрал на улице нищенку-курдянку. Он говорит, что эта курдянка спасла капитана ( Батурин запнулся, - обо всём, что случилось с капитаном в Батуме, Нелидовой он не рассказал, рассказал лишшь, что Пиррисона капитан разыскал в Тифлисе и в Тифлис нужно выехать как можно скорее ). Одним словом, курдянка живёт здесь. Заремба хочет отдать её в школу и сделать из неё человека. - Молодая? - спрсил Глан. - В роде как бы моя дочка, - ответил, смущаясь Заремба. - Лет двадцать, а мне уже сорок-два. Он мучительно покраснел, - ему казалось, что никто не поверит, что вот он, крепкий мужчина, взял в дом молодую женщину и не живёт с ней, а наоборот, возиться как с дочкой. - Наглупил на старости, - пробормотал Заремба. - Скучно так жить без живого человека. Жаль мне её. Теперь взял, лечу. Заремба окончательно сбился и замолчал. - А что с ней? - спросил Глан. - Ну, знаете, обыкновенная болезнь, не страшная. Слава богу, что хоть так отделалась от чёртовой матросни. - Где же она? Почему вы её прячете? Голос Нелидовой прозвучал спокойно, без тени волнения. Яаремба вышел и вернулся с курдянкой. Она кивнула всем головой, смутилпсь, села рядом в Нелидовой, погладила шёлк её платья на высоком колене, опустила глаза и почти не подымала их до ухода гостей. Глан отгонял рукой дым папиросы и смотрел на курдянку. Ему казалось, что он осязфает красоту, как до тех пор явственно осязал прикосновение к своему лицу тёплого ветра, чёрной листвы, всей этой оглушившей его новизной и необычностью ночи. Куплетист решил разогнать общее смущение и тонким мальчишеским тенором спел свою новую песенку. Песенки эти он писал для эстрадных артистов. Артисты всегда его надували, - платили в рассрочку и недоплачивыали.