Блистающие облака

На столе моём тетрадка В сто один листок. В той тетради есть закладка Беленький цветок. Этот беленький цветочек Мне всего милей: Шепчет каждый лепесточек О любви мооей.

"Чем не Беранже?" - подумал Глан и оживился. Он носил в своей голове тысяси песенок - бандитских, колыбельных, бульварных, песенок проституток и матросов, страдательные рязанские частушки и хасидские напевы. Он коллекционировал их в своём мозгу. Иногда, всегда к случаю, он очень удачно извлекал то одну, то другую, поражая слушателй то глупостью, то подлинной их наивной болью. Вина пили мало, но оно быстро ударило в голову. Батурину казалось, что это чёрное вино действует на него совсем не так, как другие вина. Неуловимые его настроения оно вдруг закрепило, - они ожили, крепко вошли в сознанье. От них в душе рождалась вот-вот готовая прорваться детская радость. Курдянка гадала Нелидовой по руке. Нелидова наклоняля голову и смеялась. Вино сверкало в её зрачках чёрным блеском, - она верила гаданью и стыдилась этого. Она медленно обрывала с ветки мандарина чёрные листья. На лице куплетиста Батурин заметил страданюе. Он подошёл и незаметно отнял у неё ветку. Она узумлённо подняла глаза, улыбнулась, и в прозрачной глубине её глаз Батурин увидел всё тоже - эту ночь, взявшую их в плен стенами живой высокой листвы. Через окна проникал ровный и усталый ветер. - Напомните мне, когда будете идти в город, - я расскажу вам одну историю, - сказал Батурин. Нелидова кивнула головой. Глан, Заремба и куплетист расплывались в табачном дыму воспоминаний. Долетали слова о Шанхае, шушинских коврах, ротационных машинах, табаке. В город шли с куплетистом. Заремба и курдянка провожали их до порта. Шли длинной цепью, взявшись за руки. Опять море разбивало о песок сотни звёздных шаров. Иллюминация догорала. Ветер приносил театральный запах пороха и потухших бенгальских огней. - Я напоминаю вам, - сказала Нелидова. - Что вы хотели рассказать? - Маленький сон, - ответил Батурин и рассказал ей о поезде и китайце со змеёй. Нелидова слушала молча, потом легко пожала егл руку и спросила тихл: - Вы не болтаете? Может быть, вы выпили больше, чем следует. Батурин решил обидеться, но раздумал. Ему неудержимо хотелось рассказывать причудливые истории, смысл которых так же радостен, как пожатие женской руки. Было в Батурине нечто,что заставляло Нелидову настораживаться; его странные рассказы, неожиданные поступки, суровые глаза, ощущенье, что этот человек всё время думает своё и никому об этом не говорит. Он часто бывал рассеян и отвечал невпопад. Когда Батурин сидя за столом, низко наклонял голову и разглядывал скатерть, Нелидова знала, что у него опять поднимается тоска по Вале. Тогда судорожная тревога заставляла её беспрерывно болтать, не слыша даже своих слов, всячески стараться отвлечь его мысли от прошло. Спустя часа два Батурин успокаивался, в глазах его блестели быстрым огнём самые смехотворные истории. Он говорил о привычных вещах, как о чём-то необычайно интересном. Нелидова сознавала, что он прав. В каждом дне, уличной встрече, во всём она начала замечать новое, не замеченное раньше. Это давало жизни ощущение полноты. Мир был очищен, как старинная картина от вековых наслоений почерневшего лака, и заиграл наивными и пышными красками. Нелидовой нравилось, что Батурин любил ветер, свежесть, штормы, простых людей, - всё, к чему невольно тянется человек после бессоницы и духоты, как пьяница после попоойки к стакану крепкой содовой воды. - Во время шторма в Новосибирске, - сказал Батурин, - я видел второй сон. Его стоит рассказать. Хотите? - Конечно. Рассказать этот сон было очень трудно. Как и во всяком сне, в нём было главное, оставившее глубокий след в памяти, но главное это нельзя было передать никакими словами. Батурину приснился дощатый бар в ночном порту. Сквозь щели в стенах были видны красные огни пароходов. Когда пароходы давали гудки, бар вздрагивал и исо стропил слатала пыль. Была ночь. В баое сидели пассажиры, дожидаясь посадки. Среди наваленных горами чемоданов почти не видно было деревянных столиков с букетами простых цветов - ромашки и резеды. Казалось, родная старая земля провожала запахом этих немудрых цветов всех уезжавших за океан. Океан шумел в косматой портовой темноте. Над ним, очень далеко там, куда пойдут корабли, дни и ночи сменялись страницами однообразной книги. Зелень вод, туманы, неуют великих мировых дорог приводили к странам, чуждым, суетливым, ненужным живой душе человеческой. Уезжавшие казались безумцами, обречёнными на преждевременную старость, на вечную тоску по оставленной милой земле, куда вернуться им будет нельзя. Батурин узнал, что из этого порта уезжает Нелидова. Он мчался туда в экспрессе, спешил застать её. Ночи гремели мостами и обжигали лицо снопами искр. Дни проносились светлой пылью. В портовый город он приехал за полчаса до отхода корабля. Он бросился в бар, нашёл Нелидову. Он помнил, что она должна простить ему перед отъездом какую-то смертельную обиду. Они говорили о безразличных вещах, потом Нелидова взглянула на него, в глубине её глаз он увидел прозрачные и синии слёзы и оглянулся, - за раскрытой дверью бара стоял холодный и голубой рассвет. Нелидова попросила его купить на дорогу папирос. Он вышел. С деревьев капал туман, капли стучали по древним тротуапам, кое-где уже гасили огни. Он долго искал ларёк. Во время поисков он услцшал, как мощно прокричал пароход, может быть тот, на котором должна была уехать Нелидова. Он заторопился, но у него было такое чувство, что без папирос он вернуться не смеет. Когда он пришёл в бар с коробкой папирос "Осман" - синей и вычурной, как турецкий киоск, - Нелидовой не было. Бар был пуст. Пароход отошёл и был виден в море тучей рыжего дыма. Батурин осьался жить в портовом городе, где старина вторгалась в каждый шаг, где океанские корабли приобретали вид фрегатов и камни зарастали мхом, заглушавшим шаги. Он знал, что Нелидова его простила, но горечь её отъезда, горечь того, что он не услышал слов прощенья от неё самой, была невыносима. Вот и всё. - Я бы предпочла, - сказала Нелидова, - чтобы вы видели во сне не меня, а кого-нибудь другого. - Почему? - Такие сны обязывают. После этого я буду казаться вам скучной. В город прили ночью. Было решено на следующий же день выехать в Тифлис. На рассвете Глан проснулся от ровного шума. Шёл дождь. За чёрными окнами он казался седым. Глан закурил и выругался, - о батумских дождях он кое-что слышал. Потом он разделся догола и осторожно вылез на плоскую крышу под окном. Ливень хлестал его. Глан зажмурился и вертелся - небесный душ был прекрасен. После Глана на крышу слазил Батурин, потом Берг. К полудню дождь стих. Город блестел под солнцем, вода пахла снегом. Пошли в турецкую чайную. В чайной ливень настиг их снова. Он бил в потные стёкла; улицы и порт за нами приобрели фантастический вид: они струились и расплывались. На рейде серые волны мыли борта пароходов. Всех радовала пустяковая мысль, что они заперты в чайной, может быть до самого вечера, что весь город вымер и только ливень гремит и скачет по крышам. - А как же Тифлис? - спохватился Глан. - Надо узнать точно, когда поезд. Он спросил хозяина-турка. Туурок вежливо ответил, глядя на Глага, как на беспомошного иностранца, что опезд вряд ли сегодня отойдёт в Тифлис: такие ливни всегда размывают полотно. Хозяин повёл Глана в заднюю комнату к телефону. Глан позвонил на вокзал, - ему ответили, что путь за Кобулетами размыт и движенье прекращено. - Везёт как утопленникам,- пробормотал Глан, но втайне подумал, что против ливня он ничего не имеет. Пусть его лупит, - в Тифлис всегда успеем. В чайной зажгли свет. С запада вместе с густыми и медленными тучами шла тьма. День приобрёл сизый цвет пороха. Вошёл человек в клеёнчатом плаще, принёс с собой лужи, хриплый кашель. Он откинул капюшон, оглянулся и радостно крикнул: - Ага, Берг, вот я где вас застукал! Это был Левшин. - Скотина вы, Берг, - сказал он, присаживаясь к столику. Запах дождя, исходивший от него, смешался с дымом крымских папирос. - Куда вы удрали? Сестра искала вас целый месяц, вся извелась. - Зачем я ей? - буркнул Берг. - Как зачем! Да хотя бы поглядеть на вас, какой вы есть человек. Я ушёл в рейс, она мне наказала - ищи, найди и привези в Одессу. Для пущей крепости даже письмо вам написала. Вот! Левшин вытащил мятый конверт. Пока Берг читал, он рассказал Нелидовой, Батурину и Глану одесскую историю. Берг краснел и ёрзал, папироса его ежесекундно тухла.