Блистающие облака

"Вчера на шоссе в Барцхану, - читал капитан, - был найден с огнестрельной раной в области голени правой ноги сотрудник "Трудового Батума" С.К. Терьян. Терьян возвращался пешком в город из Махинджаур, причём на него было произведено нападение со стороны необнаруженных преступников. Терьян, уже раненный, не потерял присуствия духа и начал отсреливаться, заползши за живую колючую изгородь, где и был обнаружен поселянином Аметом Халил Нафтула, 52 лет, несшим на рынок виноград. Пострадавший отправлен в городскую больницу. К розыску бандитов приняты меры. Неоднакратно мы указывали на небезопасность батумских окраин. О чём думает милиция! Гром не грянет - мужик не перекрестится, - так говорит мудрость широких рабоче-крестьянских масс. Долго ли будем терпеть эти хищничества на больших дорогах и не пора ли прокурору Аджаристана крикнуть своё резкое и громкое "нет"! На седьмом году революции жители рабочих окраин тоже имеют право спать спокойно. К ответу бесхозяйственников и склочников из милиции. К ответу административный отдел Совета, который не считается с жилищной нуждой граждан и не толко обрекает их на спаньё на улицах под угрозой бандитов, но даёт им проходные нежилые комнаты, беря плату как за жильё. Долой кумовство!"

Фигантер подумал и приписал:

"Покойный С. К. Терьян объяснял нападение целью грабежа. Бумажник его чудом остался невредим. Редакцийя "Трудового Батума" выражает ему своё собалезнование, возмущённая по поводу неслыханного преступления, и пожелание скорейшего восстановления нарушенного здоровья".

Фигатнер поставил наконец точку. Капитан растерянно посмотрел на Зарембу: - Ну, что ты об этом думаешь? Заремба снова почесал шилом за ухом. - Пожалуй, его дело, - ответил он с сомнением, - Виттоля дело, надо полагать. Капитан отвёл Зарембу в сторону и рассказал ему вчерашнюю историю. Заремба сощурил глаза, поковырял шилом стол и наконец ответил: - Ну, и сукиного же сына... Жаль, что ты его не кокнул. То-то он около нас вился глистом. Раньше всё "товарищ ментрапаж", а потом "Евсей Григорьевич". Теперь слушай. Я сегодня заболею лихорадкой денька на три, и за эти три дня мы должны его взять - этого сволочугу Виттоля - голыми руками. Во время этого разговора в типографию прибежал редактор Мочульский. Он правил заметку Фигатнера, фыркал, как кот, и возмущался. - При чём тут "причём"? - фыркал он и чёркал снизу вверх карандашом. Что это "заползши за живую изгородь"! Зачем эта "рабоче-крестьянская мудрость и проходящие комнаты"? Когда вы научитесь грамотно писать?! Фигатнер стоял у стола и бубнил: - Двадцать пять лет работяю, как арестант, и в результате - неграмотный. Стыдно вам, товарищ Мочульский. Если вы, конечно, боитесь, так вообще выкиньте эту заметку в корзину. Выкиньте к чёрту, всю, чтобы ничего не было, пожалуйста, выкидывайте, будьте настолько добры! - Отстаньте, - махнул Мочульский рукой, - не зудите над ухом. Капитан спустился с Зарембой вниз в машинное отделение. Они сели на подоконник и задумались: надо было выработать план действий решительных и быстрых. - Вот что, - придумал наконец Заремба. - Я схожу в больницу к Терьяну, прикинусь дурачком. Может быть, совпадение, чёрт его знает. Может, тот самый, что стрелял в тебя, и в него ахнул. Как думаешь? Капитан с сомнением покачал головой. Он думал было рассказать о курдянке, но спохватился, - этой темы он касаться не хотел. Он понимал, что есть вещи, о которых говорить нельзя, - иначе тебя сочтут или лгуном или помешанным. - Ну что ж, - согласился он. - Валяй. - Иди ко мне, - Зарембаа дал капитану здоровенный ключ. - У меня оно как-то безопасней. Я приду часа через два. Капитан пошёл на Барцхану. На шоссе его обогнал пароконный извозчик. В фаэтоне сидели турчанки в чёрных глухих чадрах. Извозчик оборачивался с козел и ссорился с ними, показывая кнутом в сторону гор. Обогнав капитана, он остановился, повернул и помчался обратно в Батум. Турчанки колотили его по спине, визжали и дёргали ха плечи. Капитан с любопытством наблюдал эту сцену. Извозчик снова повернул и промчался мимо капитана к Барцхане. Турчанки сидели спокойно. Потом в шагах ста от капитана экипаж остановился. Капитан подумал: уж не охотятся ли за ним, и замедлил шаги, разглядывая турчанок. С воплями и слезами они вылезли из экипажа. На земле они были неуклюжи и тучны, как откормленные куры. Капитан осторожно подошёл, турчанки повернулись к нему спиной. Извозчик зло выговаривал им, скручивая папиросу. - В чём дело? - спросил капитан. - Торгуются! - закричал извозчик. - Сговорились в Орта-Батум за два рубля, в дороге старуха начала торговаться. Даёт полтинник. Я их повёз обратно, опять согласились, я повёз в Орта-Батум, опять торгуются, я опять в город - плачут, дадим два рубля. Что такое! Высадил их. Иншаллах! Пусть сидят здесь до вечера. Подошёл крестьянин, похожий на галку, - чёрный и страшный. Он сказал капитану: - Что делать? Турецкая женщина не может пешком ходить: муж убьёт. Нельзя пешком ходить, ва-ва-ва, чего теперь делать! - Что же ты, сукин сын, - сказал капитан извозчику, - смеёшься? Вези сейчас, а то номер спишу. Извозчик что-то гневно заговорил по-турецки. Старуха повернулась к капитану и завыла скрипучим голосом. - Тебя ругает, кацо, - перевёл крестьянин. - Зачем ты, гяур, трогаешь турецкую женщину. Увидят турки - худо будет. Капитан плюнул и пошёл дальше, сказав напоследок извозчику: - Ты чего там наплёл, обезьянщик. Номер твой я запомнил. Вот Азия, будь она четырежды проклята! Около дома Зарембы извозчик с турчанками догнал его, остановился и сказал: - Видишь, везу. Ты в милицию не ходи, ничего с ними не будет. - Ну валяй, валяй, пёс с тобой. Одна из турчанок подняла чадру и взглянула в лицо капитану. Чернота чадры оттеняла её жаркий румянец. Удлинённые глаза её смеялись. "Вот чертовка!" - капитна снял кепу и помахал ею в воздухе. Экипаж пылил, качаясь и дребезжа среди чинар, турчанка кивала ему головой. Капитану стало весело. Сидя в комнате Зарембы, он думал, что нелепая эта и пёстрая, как цветные нитки, Азия начинает ему нравиться. Он вышел во двор и долго без нужды, но с большой охотой мылся у крана, потом подставил лицо тёплому ветру и неожиданно сделал открытие, что молодеет. Ему захотелось что-нибудь выкинуть: переплыть на пари Батумскую бухту, жениться на курдянке, устроить пирушку и зажечь головокружительный фейверк, захотелось созвать старых друзей - коричневых и беззаботных моряков, слоняющихся по портам Тихого океана, опять увидеть их крепкие руки, светлые смеющиеся глаза, пощупать новые паруса, побродить по раскалённому Брисбену. Там во время стачки товарищи приковали его цепью к фонарному столбу, чтоьы полицейские не помешали сказать ему весёлую зажигательную речь. Пока полицейские сбивали цепь, он успел накричать столько, что премьер-министр выслал его из Австралии, а газеты напечатали его портрет с надписью: "Бандит Кравченко, призывавший разрушать желеэные дороги и умерщвлять грудных детей." Прошлое вспыхнуло в памяти капитана. Оно было окрашено в три цвета: синий, белый и коричневый. Это был океан, паруса и белые корабли, коричневые люди и плоды. Он посмотрел на синий свой китель, с которым он не расставался уже восемь лет, - это был единственный свидетель всего, о чём капитан сейчас вспоминал. Тоска по запаху тропических плодов приобрела почти физическую силу. Освежающий и яркий их сок, казалось, опять просветлял его голову, толкал к поискам всё новых и новых встреч, новой борьбы и кипению волн. Смутные размышления капитана прервал Заремба. Он быстро шёл по шоссе, поднимая пыль, махал руками, лицо его было покрыто красными пятнами. Он гвгрил сам с собой, спотыкался и кепку нёс в руке, вытирая ею потное лицо. - Слушай! - крикнул он капитану, сидевшему на крыльце его свайной хижины. - Слушай, Кравченко, ты какими пулями в него стрелял? Капитан сделал страшное лицо и зашикал. Заремба спохватился, покраснел, вошёл в комнату и повторил свой вопрос шёпотом. - Никелерованными, из браунинга. Такие пули теперь нигде не достанешь. - Вот, значит, верно. Его это дело, Терьяна. Сиделка рассказала, что у него вытащили пулю с никелевой оболочкой. К нему меня не пустили. Да теперь и не нужно. Дело ясное. Заремба посопел, потом решительно встал. - Нет, брат, - это не спекулянты. Они или контрабандисты, или ещё почище - шпионы. Спекулянт на мокрое дело не пойдёт. Понял? - Понял. - То-то и вот! Раз Виттоль здесь, надо его брать. Пошли в город! Когда шли в город, капитан думал, что Заремба слишком просто решает вопросы. "Надо его брать, надо его брать, - подразнивал он Зарембу. - А как его возьмёшь? Пойдёт он за тобой, как телёнок!" В городе зашли к "Бедному Мише" обдумать дальнейшие планы. Капитан оглядел посетителей, но ничего подозрительного не заметил. Сидя за кофе, он неожиданно рассказал Зарембе о курдянке, Заремба хмыкнул. Капитан побагровел, отвернулся и полез в карман за портсигаром. Мельком он взглянул за окно и обмер, - на пристани среди турок-фелюжников стоял Пиррсон. Серый его плащ тусклой чешуёй блестел под солнцем. Он был без шляпы, русые волосы бледно отсвечивали. Стоял он спиной, и капитан узнал его тяжёлый затылок. Капитан стиснул руку Зарембы, показал на фелюжников глазами и сказал хрипло и невнятно: - Гляди - он! Виттоль говорил с турками. Турки слушвли хмуро, качали головами. Очевидно шёл неудачный торг. - Заремба! - Заремба по тоону капитана понял, что тот решил действовать стремительно. - Если он увидит меня - крышка. Стрельбу на улице не подымешь! Следи за ним. Надо выследить его до гостиницы. Как только он войдёт в номер, - стоп, тут будет другой разговор. Ты войдёшь первым,, скажешь: пришёл мол, от Терьяна, принёс письмо. Я войду следом. Чуть что, хватай его за руки, кричать он не будет. - Понял. - Заремба вспотел, медленно встал и перешёл за столик, стоявший на улице недалеко от турок. Виттоль - Пиррисон повернулся и быстро пошёл к "Бедному Мише". Капитан сжался, достал деньги, положил на столик и встал, - надо было выскочить в дверь на узкую улицу, запруженную ишаками. Пиррисон уже заходил в кофейню. Капитан рванулся к двери, зацепил мраморный столик. Столик упал с невероятным грохотом и разлетелся на сотни кусков. С улицы повалила толпа, жадная до скандалов, зрелищ. - Рамбавия! - закричал хозяин духана, жирный грузин. - Ради бога, что ты делаешь, дорогой! Капитан обернулся, полез за бумажником, чтобы заплатить за столик, и столкнулся лицом к лицу с Пиррисоном. - Вот чёртова лавочка! - сказал капитан, красный и злой. Пиррисон вежливо приподнял шляпу и прошёл мимо. Заремба прошёл следом и тихо сказал: - Эх, ну уж сидите здесь, дожидайтесь! Капитан заплатил за разбитый столик ( хозяин содрал с него полторы лиры ), снова заказал кофе и сел за деревянным столиком на улице. Злоба душила его. Налитыми кровью глазами он смотрел на весёлых посетителей и бормотал проклятья. "Неужели я стал "иовом", - подумал он и с отвращеньем выплюнул на тротуат кофейную гущу. У австралийских моряков было поверье, что есть люди, приносящие несчастье. Звали их "иовами". Один такой "иов" плавал с капитаном, и капитан отлично помнил два случая. Первый, - когда "иов" зашёл к нему в каюту, и со стены без всякого повода сорвался тяжёлый барометр и разбил любимую капитанскую трубку; и другой, - когда "иов" подымался по трапу в Перте, с лебёдки сорвалось в воду десять мешков сахару. Матросы потом купалист у борта, набирали полный рот воды и глупо гоготали, - вода была сладкая. После этого случая "иов" списался с парохода и занялся разведением кроликов, но кролики у него подохли и заразили кроличьей чумой весь округ. В последний раз капитан видел его в Сиднее. "Иов" стоял под дождём и продавал воздушные детские шары. Дрянная краска стекала от дождя с шров и капала красными и синими слезами на его морщинистое лицо. Прохожие останавливались и насмешливо разглядывали его. В глазач "иова" капитан увидел старческое горе. "Неужели я "иов", - подумал капитан и с горечью вспомнил цепь неудач: прикуренную папиросу в Сухуму, дрянного шкиперишку, привезшего его из Очемчир в Очемчиры, предателя ТерьянаЮ выстрел, испуг свой перед курдянкой и, наконец, разбитый столик. Капитан закурил и с угрозой сказал смотревшему на него с радостным изумлением восточному человеку, сидевшему рядом: - Ты чего скалишься, здуля? Человек испугался, встал и ушёл. "Рассказать Бергу и Батурину - засмеют. Не дело гонять за американцами. Пора на море". Бытро подошёл Заремба, подсел, сказал, задыхаясь: - Плохо дело, Кравченко. Он договорился у битжи с извозчиком, подрядил его на вокзал к тифлисскому поезду. Надо спешить. - Когда поезд? - Через час. Капитан вскочил, ринулся на улицу, на ходу крикнул Зарембе: - Прощай. Тут наши приедут, расскажи всё как было. - Куда ты? - В Тифлис. Хозяин "Бедного Миши" неодобрительно покачал головой: "Какой неспокойный человек этот моряк, ай какой неспокойный!" Заремба выходил на улицу. Выражение недоуменья и горечи не сходило с его лица. Капитан бросился в "Бордингауз" схватил чемодан, выскочил, остановил извозчика, сел и крикнул: - Гони! - Куда тебя везти? - спросил извозчик и испуганно задёргал вожжами. - На Зелёный Мыс. Чтобы через полчаса быть там. Пошёл. Даю тебе две лиры. Извозчик понял, что дело серьёзное, и поджарые лошади понеслись, пыля и раскатывая лёгкий экипаж. На шоссе капитан обогнал Зарембу, махнул ему рукой; потом увидел испуганно отскочившего в сторону крестьянина, похожего на галку. На Зелёном Мысу он купил билет, вышел на платформу, когда тифлисский поезд уже трогался, и вскочил в задний вагон. Поезд прогремел через туннель, и по другую сторону кго открылась иная страна, - тропики свешивали к окнам вагонов влажные и зелёные стены листвы. Кудряво бежали по взгорьям чайные плантации. Сырой блеск равнин был пышен и праздничен. Капитан расстегнул китель, купил десяток мандаринов и сразу же съел их. Он чувствовал необычайное облегчение, - до Тифлиса можно было спать спокойно.