Страница 11 из 23
"Пиррисон негодяй, - писал Батурин. - Если найдёте его, то даже отобрав дневник ( если он у него ), заклинаю вас, не выпускайте Пиррисона из рук. Пиррисон - птица опасная и большого полёта. Если найдёте - телеграфируйте немедленно. Я приеду. У меня с Пиррисоном, помимо всего, есть личные счёты. Я болен. Двигаться не могу. Ничего опасного. Вы были правы. Пиррисон спекулирует ценностями. Очевидно, база у него в Батуме. Вам надо, по-моему выехать поскорее туда."
- На черта мне сдался Батум! - сказал капитан, пряча письмо. - Мы этого типа и здесь прищёлкнем. Но всё же письмо вызвало у капитана множество сомнений. Какие личные счёты: уж не нашёл ли Батурин Нелидову и не влюбился ли в неё? Сомнения окончились тем, что капитан пошёл на телеграф и послал Батурину телеграмму:
"Объясните галиматью относительно личных счётов. Не собираетесь ли жениться на Нелидовой? На болезнь наплюйте."
С телеграфа капитан вернулся на бульвар, где вечером можно было встретить любого нужного человека. В низеньких кофейнях щёлкали костяшки домино. После света кофеен море казалось кромешной бездной. Шум волн переливался с юга на север вдоль парапета и возвращался обратно. Монотонность этого шума усыпляла. Капитан сидел на парапете, дремал и думал, что, пожалуй, ему одному не под силу взять Пиррисона. Как всегда, почти достигнутая цель разочаровала его. Она далась случайно. А всё случайное капитан считал непрочным, вроде карточного выигрыша. Для него имело цену лишь то, что давалось путём борьбы и напряженья. Капитан подремал, потом встал, зевнул и пошёл в "Сан-Ремо". На бульваре он встретил американца в лимонных носках, подошёл к нему, поднял руку к козырьку и сказал мрачно: - Позвольте прикурить! - Пожалуйста, - ответил американец на чистейшем русском языке и протянул трубку. Капитан достал папиросу, размял её, разглядел американца и спросил по-английски: - Ну, как дела с табаком? - Ничего, - американец не выразил ни малейшего удивления. - У меня есть кой-какие ценности, - капитан понизил голос и оглянулся. Держать их опасно. Я хотел бы их сбыть. - Что вы имеете в виду? - Разная мелочь: бриллианты, золото, есть редкая художественная вещь икона, вырезанная из перламутра. Этой иконой благословили на царство первого Романова. - Откуда вы её взяли? - Из музея. - Капитан замялся и решил врать до конца. - Спас от большевиков. Вы знаете, - царь и всё прочее... Они был её уничтожили. В икону вделаны жемчуга. - Любопытно, - протянул американец, отвернулся и ответил по-русски: Нет, благодарю вас. Я спекуляцией не занимаюсь. И вам не советую. - Ну, погоди, - сказал ему в спину капитан. - Ты у меня доходишься! Американец обернулся и минуту в упор смотрел на капитана. Он как бы примеривался. Капитан мрачно изучал его лицо. Оба поняли, что они враги, и враги опасные. Капитан знал почему. Американец не знал, но догадывался, что капитан за ним шпионит. Толстая губа его презрительно вздёрнулась, показались широкие крепкие зубы. Он сказал, будто вскользь: "Будьте осторожны", - и быстро повернул в боковую улицу. Капитан вернулся к себе, звонил полчаса коридорному, тот не пришёл. Капитан в сердцах обозвал всех туземцев "здулями" и лёг, изнывая от духоты и мучаясь мыслью, что выдал себя с головой. - Вот чёртова страна! - сказал он и, огорчённый уснул. Утром он понял с необычайной ясностью, что дело проиграно. Вместо ловкого шахматного хода он пошёл на нелепое уличное столкновение. Батурин и Берг так не сделали бы. Они были хитрее и тоньше. Капитан ругал себя последними словами. Бревно! Бедь надо же было разыграть грубого и неуклюжего шпика. "Позвольте прикурить", потом чушь с иконой Романовых и, наконец, угроза: "Ты у меня доходишься". Он решил разузнать об американце всё, что возможно, вызвать Батурина и тогда уже действовать. Два дня он посвятил осторожным расспросам и узнал, что американец бывает в Сухуми очень часто. Жены у него нет. Живёт он в Тифлисе. Примерно раз в месяц приезжает в Сухум для погрузки табака. Значит время терпит. Тогда у капитана созрел сравнительно ясный план. Сначала надо найти Нелидову, если же дневник не у неё, а у американца ( в чём капитан был уверен ), то выудить дневник при помощи Нелидовой, поручив это дело Батурину. За Виттолем же неотступно следить. Этот план казался простым и приемлемым, - капитан гнал от себя мысль, что Нелидову, может быть, найти не удастся. - Мои парнишки найдут, - говорил он, улыбаясь, будто похлопывая невидимых парнишек по плечу. На капитана действовало, как и на всех, блистательное и густое сухумское лето. Зной дрожал дымчатой влагой. Всё вокруг - и море, и горы, и город сливалось в хрустальную чашу, полную искр, блеска, теней и ветра. Цвели мандаринники. Их запах изнурял капитана, железные нервы ослабли. По собственным его словам, он дал "слабину". Потом зацвели магнолии и принесли белую и сумрачную бессоницу. Капитан слушал по ночам голос моря и с досадой думал о наступлении утра. Оно кричало сотнями красок, было похоже на фруктовый базар, полно жестикуляции, шипения шашлычного сала и клекочущих звуков. Он сравнивал и думал, что в тропиках лучше: там краски шире, громаднее, там тишина... девственный воздух наполнен исполинским медленным солнцем, подчёркивающим эту тишину. Там солнце не мешало думать, а в Сухуме оно казалось таким же суетливым, как весь этот гомозящийся, дико вращающий белками город. "Театральщина, - думал капитан. - Вертят буркалами, а никому не страшно!" Капитан пристрастился к духану Харчилавы. На жестяной подставке были разложены помидоры. Внизу горкой лежали раскалённые угли. Помидоры лопались и выпускали ароматный сок. От углей тянуло синеватым угаром. Качич попахивал бурдюком, но изумительно прояснял голову. И помидоры, и угли, и качич были пурпурного цвета, как и лицо Харчилавы. Красный бараний жир плавал островами во всех кушаниях - в харчо, в лоби, в гоми, - есть их, не запивая вином, было немыслимо. Капитан успокоился, особенно когда узнал совершенно точно, что Виттоль Пиррисон уехал в Гудауты и вернётся через неделю. Он написал об этом Батурину в Керчь и Бергу в Севастополь и решил ждать. Дни напролёт он просиживал у Харчилавы, китель его пропах вином. Капитан предавался воспоминаниям. Завсегдатаи слушали его с большой охотой и каждого нового посетителя встречали шиканьем. Капитан курил крученные папиросы из красного, дерущего горла самсуна и рассказывал о запахе табачного дыма. Даже Харчилава переставал щёлкать на счётах и неохотно выходил в заднюю комнату за вином. - Мы, европейцы, потеряли нюх, - говорил капитан и с торжеством осматривал немногочисленную свою аудиторию. - Почему? Во-первых, насморки; во-вторых, сложнейшее смешение паршивых запахов. Вот, например, я курю. Как вы думаете, на какое расстояние распространяется дым табака? На две сажени? А я вам говорю - на десять вёрст. Я вам докажу! Я жил в Австралии, в Брисбене. А на севере Австралии, где ещё не вымерли дикари, жил русский врач, старик. Мы, австралийцы, прозвали его Львом Толстым. Он был нашим советчиком. У него был в лесу участок земли, он с сыновьями обрабатывал его и жил фермерством. Кругом леса: не леса, а стены - не продерёшься. От моря к усадьбе была прорублена дорога, так, в сажень, не шире, чтобы проехать повозке. На берегу, у начала дороги, стоял шест и трепался флаг, потерявший всяческий цвет. Погодите,- это как раз история о табачном дыме, слушайте дальше. Да, так вот... Я поехал к этому врачу, были дела от русской колонии. Меня высадил на берег почтовый пароход, и я пошёл по дороге через лес. Я шёл и, заметьте, курил трубку. Табак был чёрный, он называется "би-би". Курят его матросы, у сухопутных от него моментально начинается астма. И вот в версте от фермы меня встречает врач; он вышел ко мне навстречу. Я смотрю на него, как бык в зеркало: я ничего ему не писал, по дороге меня никто не видел. Там на десятки вёрст, кроме птиц, никого не встретите. Оказывается, к врачу, прибежал туземец и сказал ему: " К тебе идёт белый моряк, он высадился с парохода и прошёл уже половину дороги". - Я никого не видел, - сказал я врачу. - Дело в том, что и туземец вас не видел: он живёт в трёх километрах к западу от дороги. Когда вы шли, был ветер? - Да, сильный восточный ветер. - Ну, вот... - Доктор засмеялся. - Туземец узнал о вас по запаху табака. Он прибежал и говорит: " В лесу пахнет табаком, такой сильный табак курят только моряки, запах идёт от Кенгуровой Ямы на полдороге, должно быть, к тебе приехал белый человек". Вот и всё. Просто? Вот это нюх! По запаху трубки тебя вынюхивают издалека и кокнут за милую душу. Капитан вспомнил, что запах "вирджинии" помог ему найти Пиррисона и удовлетворённо ухмыльнулся. Среди слушателей капитана был некий Плотников, комсомолец, тихий курносый юноша, родом из Корчевы, Тверской губернии. Работал он в кооперативе. В Сухуме, среди магнолий, пальм и ультрамаринового неба, он был как-то не к месту. Звали его Аполлинарий Фролович, был он веснушчат, говорил, спотыкаясь на каждом слове, и жил с мамашей Настасьей Кирияковной на горе Чернявского, в маленьком деревянном домишке. О том, как он попал в Сухум, Плотников рассказывал, сокрушенно вздыхая и очень невнятно: выходило так, что, собственно, он не приехал, а его привезли, и не совсем привезли, а подбили товарищи. Ехали, мол, из Царицына, не то от голода, не то по поручению райкома - понять было трудно, а потом он с великим трудом выписал в Сухум свою мамашу. Он уступил капитану крошечную комнату. Сквозь дырявый её пол в изобилии лезли в комнату жуки, скорпионы, стоножки и прочая пакость и производили ночью такой шум, будто в комнате работал мотор. Капитан погрузился в неторопливое благодушие. Утром тихо шумели сады. Их обдувал тёплый черноморский ветер. Листва, покрытая слоем воска, блестела, как после обильного дождя, и пахла камфорой. В бамбуковой заросли мяукал котёнок, заблудившийся в необъятных этих джунглях. Медвежонок Плотникова Стёпа - лазил по войлочным пальмовым стволам. Капитан умывался во дворе водой из цистерны, поглядывал на море и пел. Пел он старинные украинские песни о хлопцах -запарожцах и сивой зозуле. Потом вместе с Плотниковыми он пил чай из кривенького самовара. Стол ставили под громадный банановый лист. Настасья Кирияковна покрывала его грубой скатертью. На эту идиллию сердито поглядывала из окошка хозяйка дачи, швейцарская гражданка Викторина Герман, глубоко ущемлённая революцией и вздорная старушонка. Наколка её тряслась от негодования, когда "свиньи-русские" сосали чай с блюдечка со звуком, похожим на хрюканье, и крошили зубами сахар. И ещё медвежонок - подлый и хитрый зверь! Он утробно ревел, качался на пальмах и спал на крыше цистерны. Когда он спал, старушка оставалась без воды, - медвежонка она боялась и думала, что Плотников завёл его нарочно, чтобы отравить ей существование. По ночам вокруг дома выли шакалы, и медвежонок глядел из комнаты в темноту зелёными хитрыми глазами, поахивал и скрёб затылок, точно говорил: " Эх, только дайте мне их, я им покажу". Ночью с гор свежей водой лился ветер. Капитан иногда просыпался, швырял через окно в шакалов припасёнными днём камнями и странные мысли приходили ему в голову. Например, он думал, что в этом старинном домике, тонувшем в зарослях лавровишни, может быть, жили во времена покорения Кавказа Лермонтов или Бестужев-Марлинский. В путеводителе от вычитал, что Лермонтов и Марлинский были в Сухуми и мучились здесь малярией. На базаре капитан встречал белокурых горцев с прозрачными лицами и очень светлыми глазами. Ему рассказали, что это - чистые потомки крестоносцев, флорентийцы, отступавшие из Палестины через Колхиду и застрявшие на тысячи лет на этих благословенных берегах. Своеобразие страны затягивало капитана медленно и крепко. Он ходил с Плотниковым на Новый Афон в горы и нашёл там остатки гранитных римских маяков и мраморные плиты с непонятными надписями. Впервые при виде этих сероватых, как бы восковых плот капитан почувствовал волнение, - неведомая ему история говорила тысячелетним каменным языком. Пахло нагретым лесом, под плитами шуршали ящерицы. В сумрачных маяках густо разрастались рогы маленьких лиловых цветов. Капитан говорил шёпотом. Ему чудилось, что он в древней Колхиде, небо сверкало над головой, с моря в лес проникали синие, радостные ветры. По берегам ледяных и шумливых рек песок блестел крупинками золота. Плотников говорил, что это серый колчедан, но капитану нравилось думать, что это чистое золото. Он намыл горсть золотых крупинок, но через день они почернели, и капитан с сожалением их выбросил. Сидя с Плотниковым в густых зарослях терновника, капитан курил, смотрел, как лиловый дым табака влетали, гудя, шмели, и слушал рассказ Плотникова. Плотников, спотыкаясь, говорил: - Вы знаете, я читал... вот в этих, значит, местах... через Колхиду проходила великая дорога в Индию... это её остатки... Она шла через Нахарский перевал на Дербент, потом через Персию... Здесь богатые города были... Золото добывали. Сюда ссылали лучших римских людей... Вот под этим камнем, понимаете, может быть, лежит Спартак какой-нибудь или полководец, изменивший Цезарю... чувствуете... сюда Одиссей приезжал за золотом... золотое руно называется... Я читал, - это, знаете, они так делали... брали баранью шкуру, клали её вот в такую речонку, например Келасуру, вода в шерсть наносила золотой песок... Отсюда и название - золотое руно. - Слушай, Плотников, - сказал капитан. - Вот перейдём к настоящему мирному строительству, тогда двинем, брат, с тобой по этому римскому пути, - обследуем. Академии наук рапорт напишем. Как думаешь, не стыдно будет таким делом заняться? - Что ж стыдно, товарищ Кравченко? Дело научное, чистое. - Так смотри, значит, двинем? - Двинем! Капитан подумал, что сейчас не хватает Батурина или Берга: они рассказали бы об этом римском пути так, что мурашки забегали бы по коже. Он вспомнил слова Берга : " Что бы вы ни делали, делайте с пафосом, иначе у вас ни черта ни получится". "Что ж, верно, - подумал капитан. - Славные ребята!" Дома после экскурсии в горы капитан застал письмо Батурина, -запоздалый ответ на телеграмму.