Блистающие облака

"Милый, далёкий мой, - писала она. - Скажите, что мне с собой делать. Всю ночь в Таганроге проплакала, не могу никого видеть. Уехала в Ростов. На вокзале чуть-чуть удержалась, чтобы не сорвать скатерть со стола в буфете. Такая тоска! Тянусь я за вами, люблю, мучаюсь. Должно быть, пришло настоящее. Раз я любила, но не так, совсем не так, больше дурачилась. Я спасла ему жизнь, после этого он сказал мне, что ненавидит меня и ушёл. Я до сих пор не могу понять, как это можно, как он смел мне сказать такие страшные слова. Я его ненавижу. Я знаю, что теперь любить мне не надо, а вот всё жду, жду, как ребёнок, хоть одного вашего ласкового слова. Как может быть солнце, синее небо, как можно радоваться, когда нет вас?"

Всё остальное было зачеркнуто. Утром над пепельным морем поднялись лысые берега. Пароход загудел, медленно поворачиваясь ржавой тушей. На скупых горах белой кучей лачуг была навалена Керчь. Зелёный мыльный пролив качал и гремел у берегов, было видно, что берега упрямые и каменистые. Дым из трубы швыряло из стороны в сторону. Солоно пахло рыбой. Ветер мчался по мокрым и ярким небом, хлопая задымленными флагами. "Как может быть солнце, синее небо, как можно радоваться, когда нет вас?" - снова прочёл Батурин последние строчки письма. Позади за ночным морем, за сутолокой бухт, поисками ненужных людей, за суетой выдуманных радостей и горестей, сверкали, как солнце в лагуне, дни в Таганроге, детская красота Вали, дрожь её губ, теплота ладоней, жестокий конец неначатой любви. На берег Батурин сошёл с отвращеньем. Несло отхожим местом, торговки продавали раскисшие от дождя пироги, и на волнах подскакивали бутылки и ломанные коробки от папирос. Батурин сел на чемодан, закурил и задумался, - ему некуда было идти. Он понял, что заболевает.

ЧЁРТОВА СТРАНА

Капитан долго, краснея от негодования, читал объявление в коридоре гостиницы "Сан-Ремо". Это был обычнейший инвентарный список, но одно слово приводило капитана в состояние тихого бешенства. Когда он доходил до него, то бормотал: "Вот чёртова страна" - и, нахлобучив помятую кепку с золотым якорем, спускался на жаркую улицу. Объявление, начинавшееся с перечисления буфетов, столов и умывальников, кончалось так: "40 табурети, 138 здули". Эти "здули" не давали капитану покоя; спросить же прислугу он не решался, пожалуй, засмеют. Во время одного из размышлений около инвентарного списка за спиной у капитана прошёл, насвистывая, тяжёлый человек. Капитан оглянулся и увидел широкую спину, легко свисавший чесучевый пиджак, лаковые туфли и носки лимонного цвета. Незнакомец курил трубку, и капитан тотчас же узнал настоящую медоносную "вирджинию" - трубочный табак Соединённых Штатов. Незнакомец показался капитану подозрительным, и он решил о нём разузнать. В один из вечеров после этой встречи капитан был настроен радостно: загадочное слово было внезапно расшифровано. Капитана осенило, когда он брился и парикмахера Лазариди. "Да ведь это стулья, - подумал он и захохотал. - Сто тридцать восемь стульев, чёрт их дери!" Хохотал он долго, откашливая и сплёвывая в пепельницу. Лазариди отставил бритву и сердито ждал. Он презирал капитана за снисходительный отзыв о крейсере "Аверов" - гордости каждого грека. "Аверов", с развевающимися бело-синими флагами, могучий, жутко дымящий "Аверов" был грозой Эгейских морей. Только невежда и грубиян, каким был этот шумный и своенравный человек, мог высказать предположение, что на "Аверове" деревянные якоря. Лазариди обиделся. Капитан отхохотался, взглянул в зеркало, и Лазариди, поднявший было бритву, опустил её снова, - капитан побледнел и расматривал в зеркале человека, сидевшего за столиком. Человек листал затрёпанный "Прожектор". Из угла его рта торчала трубка, один глаз был прищурен от дыма. Лицо казалось обваренным кипятком от недавнего загара. Это был незнакомец, прошедший на днях у капитана за спиной. Капитан откинулся на спинку кресла, махнул Лазариди рукой, и бритьё было закончено в угнетающем молчании. Только незнакомец тихо насвистывал фокстрот и рассеянно поглядывал на улицу. Там сверкал розовый вечер, и жёлтая пыль сыпалась с мимоз на волосы женщин. Капитан встал, медленно расплатился, долго считал и пересчитывал сдачу, чего до тех пор никогда не делал. Лазариди взглянул на него с презрением и обеими руками указал незнакомцу на стул. - Побрить, - сказал тот и сел, высоко задрав ногу. Из-под полотняных брюк виднелись клетчатые лимонного цвета носки. " Ну да, он, - подумал капитан при взгляде на носки. - Американские носки!" Капитан вспотел, - три месяца не пропали даром. Он перешёл улицу и сел в духане напротив, не спуская глаз с парикмахерской. Хозяин духана Антон Харчилава, не спрашивая, поставил на стол бутылку качича и тарелку с горячей требухой. На вывеске духана было написано: "Свежая требушка", и этим блюдом Харчилава гордился по справедливости. Округлив глаза, он таинственно шепнул капитану: - Есть маджарка, сейчас брат привёз из Гудаут. Пробуй, пожалуйста. - Тащи. - Капитан не отрывался от окна парикмахерской. - Вот, получи вперёд. - Ради бога, завтра заплатишь, - рассердился Харчилава. - Что ты, сегодня бежишь в Америку? Ай, какой человек, какой человек! Харчилава поцококал и укоризненно помотал головой. - Слушай, Антон. Вон у Лазариди, видишь, что это за гусь бреется? Рожа, понимаешь, знакомая, а вспомнить никак не могу. - Этот? - Харчилава, щёлкая на счётах, взглянул на парикмахерскую. - Этот - американец, он табак покупает. Знаешь, Камхи? Самый богатый купец в Константинополе. Это его человек. "Ну да, он" - подумал капитан, допил вино и, как бы потеряв всякий интерес к американцу, пошёл в портовую контору разузнать о погрузке табака. На бульвар, на море и город жарким ветром налетала сухумская ночь. Темнота, лиловая и мягкая, как драгоценный мех, освежала сожжённые лица. Белый пламень фонарей, отражённый меловыми стенами, заливал фруктовые лавки. Они были пряные до тошноты и пёстрые, как натюрмотры. Апельсины скромно пылали на чёрной листве. Запах жареных каштанов и треск их сопровождали капитана до портовой конторы. Чёрное море колебалось пыльным светом звёзд. Птичье щёлканье абхазской речи было очень кстати в тени эвкалиптов. За столиками люди в белом сжимали в чёрных лапах хрупкие стаканчики с мороженым. Весь Сухум представлялся капитану декорацией экзотической пьесы. В портовой конторе капитан узнал, что табак грузят на греческий пароход "Кефалония" Через неделю пароход уходит в Константинополь. Грузит поверенный фирмы Камхи Виттоль. Кстати капитану передали письмо из Керчи ( капитан приказал писать ему в портовые конторы: сухопутным учреждениям он не доверял.) - Знаем мы, какой ты Виттоль, - пробормотал капитан и распечатал письмо. Оно было кратко и поразило капитана своим тоном.