Страница 8 из 18
– А куда делся Ханмор? – нахмурилась Душаня, поежившись от воспоминания о тьме за спиной.
– У тебя слишком много вопросов, маленький древок с Песней, – резко ответил кручень.
– Что же мне делать с Песней, которую запретили во всем Мире? – распахнула глаза Душаня. Она думала, что Песню нельзя петь только в Древок-селении, и смутно надеялась выбраться туда, где ей не придется бегать от толпы разъяренных слушателей.
Сто Мте Фок задумался, поскреб остростками редкие ворсинки и ответил:
– Тебе только остается плыть по воле Песни. История создается теми, кто плывет, впрочем, как и катастрофы. А у меня нет книг прошлого – у меня нет ни одного ответа.
У крученя тряслась голова, вся важность с него сползла, как морщинистая кожа, и выглядел он пожухло.
– Прости, белый древок, но я ужасно устал. Мне предстоит жить в настоящем. Что может быть сложнее этого, – почти прошептал Сто Мте Фок и, неловко поклонившись, уполз в нору, утащив за собой и книгу.
Глава 4. Беспамятный лес
Ангуча спала, распластав лапы в разные стороны, буканожки расползлись по домам. Душаня со вздохом оглядела остров, покачивающийся в небе, и побрела на крышу дома. Радость сдуло попутным ветром. Куда бы она ни полетела – нигде ей нет места.
– Куда, интересно, изгоняют из Мира? – растерянно бормотала про себя Душаня, дергая ногой, чтобы отцепиться от опутавших ее цветов. – Если Песня разрушила Мир, то зачем древосты спихнули ее в меня? Наверное, не знали, как от нее избавиться. А я только-только начала ей радоваться. Вот бы тоже куда-нибудь ее спихнуть.
Она добралась до крыши и изо всех сил шваркнула по ней кулаком. Потому что древосты и потому что на крыше развалилась огромная пуховая туча.
– Проваливай! – крикнула на нее древока и попыталась спихнуть, но туча мягко обволокла толкающую ее руку.
А потом, неожиданно для Душани, туча рванула древоку на себя. Древока с головой погрузилась в пуховость и с ужасом ощутила, как облако оторвалось от крыши, неловко обогнуло высокую трубу и поплыло прочь от летучего острова. Душаня закричала, но туча лезла в рот, заглушая голос, мягко опутывала руки и ноги. Отчаянное кеекание Золотинки раздалось далеко позади.
Плыли они высоко и долго.
Сверху небо выбелило солнце, а Мир снизу спрятали белые молчаливые облака. Душаня сидела на туче, обхватив колени руками, и думала, что она слишком маленькая для такого громадного одиночества. Так что она взяла и расплакалась.
– Надо же было потеряться в целом Мире, – тихо плакала Душаня, – и совсем никомушеньки я не нужна, куда я подамся с этой Песней. Хоть бы мне навсегда затеряться.
А день все длился и длился сквозь белую пустыню безмолвных облаков, пока не пришла ночь и не сняла голубую крышку с земли. Мир теперь ничто не защищало от бесконечности. И Душаня уснула.
Снов в Мире никому не снилось.
– Пуши-пуши, а я говорю «Беспамятный лес»!
– Пуши-пуши, а я говорю «Вирлипуховый лес»!
– Ах пушистельный лесок, пуши-пуши!
Душаня проснулась с гудящей от визга головой. Она не сразу сообразила, что разговоры доносятся прямо из-под нее: облако!
– Пурушата? – возмущенно воскликнула Душаня.
– Пуши-пуши, проснулась, – взвизгнули те.
– Сейчас же верните меня обратно!
– Обратно бывает только в гнилых книгах крученей. Не надо было кричать на нас, – засмеялись пурушата и глупо завизжали, бросившись врассыпную. – ИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИ!!!
Душаня полетела вниз, в пожухлую желтизну Беспамятного леса. До земли она не долетела: попала в истлевшее платье, качающееся на верхних ветвях, и зависла в оборванном наряде на верхушке дерева.
– Осень? Но всего день назад было лето, – удивилась Душаня и тут же обо всем, что было до леса, забыла: о посвящении, о древоках, о Песне и летучем острове. С распахнутыми в восторге глазами она озиралась вокруг и не помнила саму себя. Это и правда был Беспамятный лес.
Да, здесь стояла осень, осыпанная желтыми листьями и окутанная еле слышным ароматом первых холодов. Правда, сейчас это было не главным. И хотя платье, на котором Душаня повисла, опасно трещало, древока не могла оторваться от всего, что было вокруг нее.
– Ая-майя, барахло! – восторженно прошептала она, разглядев болтающуюся на ветке чашку, картину, прилепившуюся к стволу, разбитые часы, виднеющиеся сквозь желто-красные листья, и множество всего разбитого и забытого. Вещей в Беспамятном лесу было так много, что, казалось, деревья здесь росли только в качестве вешалок.
В конце концов, лохмотья не выдержали и с печальным треском выпустили древоку. Душаня пролетела мимо развешанных на деревьях вещей и отпружинилась влево от колченогой кровати необъятных размеров. Теперь древока прямиком неслась к кому-то долговязому ярко-синему. Ярко-синий распахнул огромные глаза и расставил руки. Поймал. И они оба покатились по траве.
– Романтично, грибода[3], вы не находите? – вальяжно протянул здоровенный гриб, слезший с кресла-качалки и поскользивший к лежавшим, вокруг которых уже собралась толпа всевозможных грибов.
– Не нахожу, – буркнул плюгавенький гриб, – по-моему, им жутко неудобно.
– Грибода, позвольте, но они увалились на мою картину, – возмутился тощий, бледный поганк. – Я ее еще не доел, а ведь там преотличнейшая рама, надо сказать.
Белая древока смотрела на ярко-синего и смущенно улыбалась, сама не зная чему. А ярко-синий смотрел на нее и тоже улыбался.
– Ты кто? – шепнул он, не обращая внимания на грибы.
– Я… я…
Но древока ничего о себе не помнила.
– Один синий – плюхель, грибода, а про второго белого не знаю, – заявил гриб, которому положение упавших показалось романтичным.
– Плюхелей на свете пруд пруди, – пошутил гриб в крапинку.
Грибода засмеялись. Мелкие грибы шутки не поняли и, приподнимаясь на тонкие корни, спрашивали, в чем шутка.
Гриб в крапинку, смахнув набежавшие от смеха слезы, пояснил:
– Плюхели живут в озерах и прудах, аха-ха-ха. Пруд пруди синих плюхелей.
– А этот? – мелкий гриб указал на белую древоку.
– Мутант, наверное, или редкий вид, что в сущности одно и то же, – рассмотрев древоку сквозь разбитые очки, решил здоровенный гриб.
– Я плюхель, – не переставая улыбаться, объяснил ярко-синий.
– Я не мутант, – объяснила древока, пытаясь понять, кто же она такая, но ей все казалось, что она вышла из себя, из всего, что было ею, и хотела бы вернуться обратно, но ключ потеряла.
«Придется обходиться тем, что осталось – голым и неопределенным «я»», – мелькнуло в голове.
Плюхель поднялся и помог Душане. Он оказался высоким, тощим и зеркально гладким, будто синяя капля воды. Он отмел фиолетовую челку, каплями сползшую на его глаза-озерца, и оглядел белую древоку с ног до головы.
– Ух ты! – присвистнул плюхель.
– Ты тоже ух, – потупилась Душаня и прикусила белую прядь, – такой эммм… синий. И давно ты здесь? – быстренько сменила тему она.
– Несколько дней уже прошло, как забрел сюда. Все, что было до, – не помню: как меня зовут и куда я иду, ничего. Я ищу поляну Белой Бабу. Так мне сказал один гриб: «Как только вы попадаете в Беспамятный лес, все исписанные о вас связки книг прошлого оказываются у Бабу. Получить свой багаж можно только на поляне Белой Бабу».
– Зачем вам груз прошлого – не боитесь, что он придавит вас после восхитительной легкости настоящего момента? Да и не найдете вы, – пробасил здоровенный гриб, сплюнув пожеванную дужку от очков в траву. – Не найдете, пока ищете. Как только перестанете – так сразу. Закон такой. Найдите воздушный шарик. Поместите в шарик свое желание и отпустите в небо. Когда-нибудь шарик лопнет, и желание вернется готовеньким на вашу голову. Ясен перец?
– Яснее перца не бывает, – поднял большой палец вверх плюхель, – только, по-моему, быстрее будет лес прошерстить и найти эту самую поляну.
3
О грибодах не упоминается ни в одном источнике.