Ханморская Древучесть

– Ах, судьбинушка моя! – причитала Бабу. – Ах, я горемычная!

– Я сейчас оглохну, – мрачно пожаловалась вторая голова Фонлы первой.

– У меня на ее слезы аллергия, – всхлипнув, сморщилась та, – вот гляди, в носу щипит, а теперь еще из глаз потекло.

– Давай-ка прикроем твою плесень, старушка, – ласково сказала первая голова Фонлы и очень осторожно когтями повязала замызганную тряпицу на глаза Бабу.

– Так-то лучше, – облегченно вздохнула вторая голова, – а то у меня, глядя на нее, сердце разрывается.

– Еще бы звук убавить, – задумалась первая.

Друзья следили за странными действиями этой парочки. Силь поднялся и крикнул:

– Что это было? В смысле с домом.

Бабу простонала и ничего не ответила. За нее сказала одна голова Фонлы:

– Древост.

– Древост? – вскочила Душаня.

– Тебе что, каждую букву разжевать и в уши напихать, чтобы тупых вопросов не задавала? – зашипела на нее Фонла.

– А ты не ори, птаха! – заступился Силь.

– А ты сейчас тоже птахой станешь, если я тебя швырну с обрыва, – не осталась в долгу птица.

– Что за бред вообще творится? – вскричал Троп, стуча полыхающим кончиком хвоста о землю так, что во все стороны летели мелкие камни и пыль. – Какая-то тупая нелепость: все эти грибода, сон про грапп, захлопнутых на поле-тарелке, которое не пойми как держится на ветвях спящего древоста, чокнутая Бабу и жуткая Фонла, и у обоих раздвоение личности.

– Зато мы встретились, – спокойно вставил Силь.

– Это все она виновата, – зловеще прошептала Бабу себе под нос.

И хотя на обрыве назревала крупная ссора, все разом замолкли и обернулись. Старуха, пошатываясь, поднялась на ноги, сорвала повязку с глаз и, тыча трясущимся пальцем в Душаню, направилась к говорившим.

– Триста лет назад древоки разбудили древостов. И сегодня ты проделала тот же трюк. Откуда ты вылезла? Как ты очутилась в Мире? В моем лесу?

– Но как вы смогли усыпить древоста и спрятать от Мира… и, главное, зачем?! – удивленно воскликнул Силь, вставая между Душаней и костлявым пальцем Бабу.

– Да, Бабу, будь добра, расскажи. Очень уж интересно послушать, – пророкотал древост, в один шаг переступивший Беспамятный лес и теперь возвышающийся в долине перед обрывом.

Ему пришлось сильно согнуться, чтобы разглядеть своих собеседников. Он был похож на дерево, на чьих ветвях покоится небосвод, а корни опутывают землю, не позволяя ей рассыпаться.

«Найди древостов, они все исправят», – шептала себе Душаня, пока со страхом разглядывала исполина. Но, увидев его маленькие зеленые глаза, с доброй усмешкой щурящиеся на счастливую Бабу, Душаня успокоилась. Старуха, схватив лохмотья юбки, со всех ног ринулась к обрыву, поближе к древосту. Фонла фыркнула, не одобряя бурных чувств, и успела ухватить старуху за концы длинных волос.

– Ах, древостушка ты мой! – запричитала Бабу.

– Время тебя выпило, Бабу! – покачал головой Древост. – И на что ты потратила всю свою колдовскую силу? Ничего в тебе не полыхает, я погляжу.

– Тебя вот спасла, исполинушко, спрятала в лесок. Всю себя на твое спасение истратила, родименький. Гляди, как все придумалось. Кто сюда в лес заходит, память-то и теряет. И про древоста, ради которого забрались сюда, уже и запамятовали. Фонлочка да Грозная Бабу им то пригрозят, то припугнут.

– Ничего себе припугнут, – возмутился Троп, – вы нас съесть собирались.

– Фу, какая гадость, – скривилась Фонла. – И как такая огромная бяка в твою маленькую головку забралась?

– А Белая Бабу добренькая, да тишком их и выведет из лесу. А напуганные они уже никогда не возвращаются, – потерла руки Бабу, довольная своей задумкой.

– А что стало с Миром? – вдруг спросил Древост.

Он повернул голову влево. Все, кто был на обрыве, повернулись в ту же сторону. И даже на мгновение показалось, будто в воздухе дымятся извилистые дороги.

– Пути прошлого основательно изъедены, – исполин повернул голову направо, и все посмотрели направо. – Дорог будущего и не видать… хм, хотя нет, есть одна, зато какая!

Древост вдруг развеселился и осмотрел всю компанию на обрыве, надолго задержавшись взглядом на Душане, кусавшей в нетерпении губы.

– Как же ты умудрилась в меня древока затащить, а, Бабу? Видимо, за долгие годы память твоя усохла. Древоки-то родились в наших искалеченных огнем телах после окончания эпохи Пламенной земли и пробудили древостов к жизни. Уж кого-кого, а древоков тащить в уснувшего вечным сном древоста – это ты сплоховала.

Глаза древоста расцвели лучиками смеха, голые ветви распушились зеленью.

– Все она, твоя вонючая повязка, – сплюнула Фонла со злости, обращаясь к Бабу. – Вот сколько раз мы говорили: и без нее ты преотвратно выглядела. Если бы не повязка, разглядела бы, что лохматая паршивка – древок. Только шепни нам, мы бы ее так запугали, что она и слова бы про Беспамятный лес не смогла бы потом ляпнуть.

– Иди-ка сюда, мой маленький спаситель от вечного сна Грозной Бабу? – шутливо спросил исполин, не отрывая глаз от Душани, потянувшейся к нему навстречу.

Древока несмело пошла к краю обрыва. Исполин протянул ладонь, на которую уместилось бы все поле грапп целиком. Древока с трудом вскарабкалась на нее, и ладонь унеслась ввысь. К Душане приближалось огромное лицо древоста. В глазах было столько теплой радости, будто они старые знакомые, которые встретились после долгой-долгой разлуки. У Душани защемило в груди, навернулись слезы. Она всхлипнула, но тут же удивленно прикрыла рот ладошкой: на ветвях исполина завязались и распустились белые бутоны цветов, вокруг которых тут же зажужжали толстобокие шмели. Древоку и древоста окружил запах весны.

– Здравствуй, Душаня! Песня, значит, – выдохнул исполин, обдав Душаню сладковатым запахом цветов и терпким – древесины. – Такая большая Песня в таком маленьком древоке. Чудно, – задумчиво протянул Древост и ткнул пальцем в ее живот.

– Песня, – шепотом подтвердила Душаня и, теребя спутанные пряди, заговорила. – Ива сказала, что это дар древостов.

– Дар одного древоста, – поправил ее исполин. – Одного, который пожертвовал своей жизнью ради того, чтобы в тебе жила Песня. Ведь мы не существуем без нее. И ты теперь тоже.

Душаня осела.

– А зачем? Песня не дает мне жить, жжет живот, выплескивается, когда нельзя и… и… Дубич сказал, вы все исправите.

Душаня расстерянно бормотала, едва сдерживая слезы.

– Исправьте меня, пожалуйста!

Но древост лишь покачал головой.

– Я что, всегда-всегда буду с ней?

– Всегда-всегда, – кивнул Древост, – Песня – великий дар, а значит, ты способна стать достойной его, раз получила. Может быть, когда-нибудь ты ощутишь его красоту и силу.

Душаня обреченно вздохнула.

– Мое время заканчивается. Я чувствую, как будущее тянет меня за собой, – сказал древост.

Душаня задрала голову и увидела, что контуры исполина размываются, а позади него в небо уходит дорога.

– Не уходи-и-и! – заверещала Бабу на обрыве. По долине разнеслось эхо.

Древост осторожно поднес бледнеющую ладонь с древокой к обрыву, и Душаня сползла с нее. И тут же она вспомнила, что говорил ей Дубич.

Она закричала почти исчезнувшему Древосту:

– Ханмор победил! Мир теперь – Ханморская древучесть! Только вы можете все исправить.

– Хан-мор по-бе-дил. Это объя-сня-ет за-мер-ший в настоящем Мир. Мы не мо-жем вер-нуть-ся об-рат-но. – Древоста уносила дорога, его слова размывались в воздухе. – Сле-дуй-те за Пес-ней.

– А-а-а! – голосила Бабу.

– Тише ты, дай ему договорить! – Фонла накинула на рот Бабу тряпицу. Та отбивалась и тянула руки к исполину.

– Мы вер-нем-ся, ког-да весь Мир хо-ром… – донеслось от невидимого уже исполина. – …По золотой реке мы вернемся в Мир…

Ветер унес последние остатки видения.

Фонла убрала тряпку с Бабу, и та грохнулась на землю с рыданиями:

– Мир без древостов – это же тарелка без каши. Как жить-то?

– О-о! Опять сырость и вопение, у меня скоро клювы заржавеют, – взбесилась Фонла. Головы посмотрели друг на друга в полном согласии. – Полетели-ка посмотрим, что там полезного от хозяйства осталось.