Страница 11 из 19
– Почему?
– Да хуй её знает. Дура, видать! – Тут Кирилл громко засмеялся, налил себе рюмку и тут же её опустошил, закинув голову наверх. – А ты чего шарманку-то эту домой притащил? Скучно стало? – спросил гость, заглянув под стол. – А помнишь, как ты матери такой же ящик приволок, а она его смотреть не стала. Мол, то экран маленький, то громкость тихая, то тихость громкая. То лучше пойти к соседке посмотреть, с ней хоть поговорить можно.
– Да не так всё было!
– А чего не так? – Кирилл засмеялся. – Всё так! Ты, Георгий, по этой части мастак был – всегда знал, как мать на нервы вывести. А я, сказать по секрету, даже радовался. Вот проорётся она на тебя, так на мне уже не срывается. И как шёлковая. Сразу благодать в семье такая устанавливается, что аж тошно. Хоть опять тебя на рожон бросай.
– Мда, всё время тебя слушала. Даже когда ты виноват был. Всё равно я как будто крайний. И подарки твои ей всегда нравились. Даже когда какую-нибудь хуёвину с морковиной дарил. – Жора наполнил свою рюмку до самых краёв и медленно, стараясь не проронить ни капли, поднёс её ко рту. А выпив и сквасив тут же лицо, продолжил. – А помнишь, как ты картину на помойке нашёл и в дом принёс, сказав, что стопку журналов старых на неё обменял?
– А как же! Мы с тобой ещё потом договорились, что если вдруг матушка разозлится, то мы скажем, мол, твоя идея, – Кирилл продолжал заливаться смехом. – А ты, дурачок, согласился же. Как должное принял. Я с тебя хуею просто, братец! Зато ты вспомни: ты же неделю дулся, когда я микроволновку купил. Даже не прикасался ещё к ней демонстративно. Мать в микроволновке этой всё готовить начала. И пельмени варила и омлеты всякие. И всем родственникам потом и соседкам уши прожужжала, какой я у неё путёвый вырос. Так радовалась, будто никакие мужики до того ей ни цветов не дарили, ни комплиментов не делали. Мы у неё, брат, единственной опорой были.
– Ага. Только ты, сколь помню, всё по вечерам угонял куда-то на велосипеде своём, когда отец ушёл от нас. И мне все её слёзы да истерики слушать приходилось. А она так заливалась, ты бы слышал. Вот точно бесы из неё выползали тогда.
– Так ты же старший, брат! Кому ещё было её успокаивать? Или ты меня всё великом этим до сих пор попрекаешь? – Кирилл осушил две рюмки подряд.
– Не попрекаю. Завидую. Мне такой роскоши в своё время было не видать. Всё у пацанов просил покататься. Иногда у девчонок даже. Стыдоба!
– А ты не завидуй. Всё равно недолгая радость была. Столько лет прошло, а мне до сих пор обидно, представляешь? Кто его угнал тогда? То ли Падла, то ли Колян Борзый. Да и не узнать уже. А ты, брат, не завидуй. И не ревнуй. Ты понял? А мамка, она ведь всё это тебе почему говорила? Ну правильно! Чтоб тебя позлить или научить чему-то. Мол, ты хоть и старшой, а такой безалаберный, инфантильный. Тебе ведь сколько шансов в жизни дано было. И ты всё прое… – Кирилл махнул рукой и снова потянулся за водкой. – Ты же сыщиком стать хотел? Вот, а чего не стал?
– Я хотел? Да это ты сыщиком стать хотел! Чтоб как в фильмах тех, американских, старых. За бабами следить расфуфыренными.
– Да! Точно, я! А ты там своей самодеятельностью всё увлекался. Слушай, ну вот за это я тебе, братуха, благодарен! И ты подумай только. Тебя не взяли, а меня взяли! – На этих словах Кирилл принялся по-театральному размахивать руками, а голова его стала раскачиваться, будто на пружинке прикреплённая. – А я же просто тебя поддержать пришёл. Думал, вот какой у меня брат крутой. В ДК выступать будет! Мы на него будем ходить смотреть. А всё наоборот вышло! И интересно-то как получилось. Вот меня тогда заметили, в оборот взяли и вот я в эти самые ДК спустя двадцать лет уже на приёмы езжу. Чтоб им пусто было принимателям этим… Но зато про тебя-то я не забыл. Да ты не воняй! Вижу, уже хочешь мне рот заткнуть возражениями своими гнилыми. Я же тебя пристроил в нормальное место. Ну, не «Газпром», да. Но платят-то тебе нормально, знаю. Можешь даже не спорить. Васильевна тебе премии постоянно выписывает. Так что, ты держись, брат, за то, что есть! А то к говновозам своим опять вернёшься однажды.
Жоре хотелось зажмуриться от этих гадких слов, спирта в которых было куда больше, чем правды. Он смотрел на приблизившееся почти вплотную к нему лицо брата и думал о том, что тот состаривается быстрее, чем Жора. Кожа над его веками, казалось, была налита свинцом и почти закрывала глаза, как бы Кирилл не силился их выпучить. Жоре даже захотелось поставить эксперимент: просунуть под эту хорошо уже так отвисшую кожу монетку и посмотреть, насколько глубоко та войдёт.
Наверное, людей изнашивают семейные трудности. В этот момент Дворовой почти искренне обрадовался тому, что не имеет ни жены, ни детей. Сейчас он был избавлен от всех этих тонкостей детско-родительских отношений; методов воспитания, специально разработанных чуть ли не в военных лабораториях; бесконечного, утомительного выстраивания личных границ и этой всепоглощающей ответственности, что подменяет собой хоть сколько-нибудь возможную радость от пребывания в обманчиво гордом звании семьянина.
– А Воробушков, оказывается, не пидарас вовсе, – сам не понимая зачем, сказал Жора.
– Да? Откуда знаешь?
– А я сквозь стены видеть могу. – На полном серьёзе заявил Дворовой. – У него там, правда, другое отклонение. Похоже на то…
– Отклонение? А ты чего, врач? А кто сейчас здоровый-то? Нет таких. Все с червоточинкой. Тлёй проеденные. У нас у Валерыча брат двоюродный спасателем работает. Работал, царство небесное. Подстрелили позавчера. Может, слышал? Он группу ребят своих собрал, и они к мэру бывшему заявились с автоматами в руках. Половина там так и осталась лежать у ворот. А ещё у нас Палыча повязали на той неделе. Ты представляешь, по пьяни мужик хуйню написал. Написал и забыл. А теперь всё, экстремист! У каждого, брат, секреты свои за пазухой. И держать их надо глубоко и далеко, чтоб ни одна гадина о них никогда не узнала. А не то потом хоронить придётся либо гадину эту, либо себя. Вот у тебя, брат, есть секрет какой? Давай колись. А то я с тобой полжизни прожил, а как будто не знаю совсем.
– Да нету у меня ничего за пазухой, – Дворовой сглотнул слюну.
– Врёшь! У всех есть. У меня вот есть.
– И что же? То, что от жены гуляешь? Так это ни от кого не секрет давно.
– Да ты дослушай! – вспылил брат. – Ты меня у себя приютишь, а? Я на полу посплю, ты шибко не суетись. Повздорили мы с ней сильно. Не могу я больше так, понимаешь? Совсем мы чужие. И я же всегда знал это, понимаешь? Ещё когда спать с ней начал, уже тогда понимал, что-то тут не так. И терпел всё, терпел. Думал, ну вот щас сынишка родится, так всё изменится. А теперь думаю, вот сынишка школу закончит, так точно уйду. А теперь и того выжидать уже сил нет. – Кирилл схватил бутылку и, допив её содержимое из горла, прикрыл ладонью глаза, точно готовясь зайтись слезами. Затем, звучно выдохнув и стряхнув с себя тем самым остатки всякой чувственности, уставился на Дворового и начал говорить ему как бы в упрёк: – А я Поражаюсь тебе, братка! Такая у тебя жена была красотка, а ты её даже удерживать не стал. И чего тебе не хватало? Ну да, стерва, есть такое. Так это же, потому что она человека из тебя сделать хотела.
– А не надо из меня делать никого. Я уже есть. И был всегда. А кому не нравится, пускай считают, что нет меня. Не для них рождён! Ты-то сам хорош!
– Осуждаешь, стало быть? Да я Нателлку, может, и люблю. Еще. Пока. Но у нас у всех мужиков ведь так: любишь одну, а хочешь другую. Постоянно хочешь. И так её и этак. И в зад, и в перед. И меж сисек, и раком, – Кирилл стал говорить взахлёб, почти выплёскивая слова и чуть ли не имитируя семяизвержение. Его глаза налились похотью и страстью не человека, но зверя, готового вот-вот напасть и упивающегося собственным неоспоримым превосходством. – Я из этой девочки бы все соки выжал. Да я бы потом её и сам бросил. Через годок другой. Ты бы видел её эти, – мужчина выставил руки, изображая, будто держит в них что-то круглое, – яблоки. И характер у неё такой – вот как мне нравится. Я люблю, чтоб как взвизгнет, так аж волосы во всех местах дыбом вставали. Я знаешь, как завожусь тогда. А Нателлка, она только исподтишка всё. Зато строит из себя хозяйку да интеллигентку в пятом поколении. Уу, сука!