Чернолесье

Но больше всего меня поразила не схожесть изображенное девушки с Кирой, а нечто другое: в отличие от прочих, мозаика была удивительно филигранно выполнена. И лицо девушки, и бушующее вокруг нее пламя, и зверские лица глядящих на нее палачей – все это было, как живое. Невольно я замедлил шаг, стараясь рассмотреть панно получше.

– Залюбовались? – спросил настоятель с улыбкой. – И есть на что – творение истинного мастера.

– Кто-то из художников был здесь проездом? – спросил я.

– Можно и так сказать, – ответил Келлер. – Мозаики-то эти, что вы доселе видели, с незапамятных времен тут, еще до моего рождения сделаны – неизвестно кем. А вот как эту делали – я помню. Я в ту пору еще послушником подвизался, так случилось тогда земельное трясение. Не больно-то сильное, но стены галереи, вот этой самой, кое-где потрескались. А из мозаик – камешки повыпадали. Из большей-то части камешков выпало по одному-два, братья их просто повставляли назад, раствором замазав, а вот мозаика с Мученицей Евфимией осыпалась, почитай, что вся. Мы ее тогда полотном завесили, и пару лет стояла она просто так.

А потом приехал в наш монастырь брат Луциан – прежний настоятель, отец Гурий, его принимал, как почетного гостя. Однажды, вот подметал я здесь пол, так они как раз проходили, беседуя, да Луциан возьми и спроси: а что за тканью-то? А отец Гурий и говорит: вот, мозаика с Мученицей Евфимией осыпалась – хотим выписать кого из братьев, кто в художестве силен, да все недосуг. А брат Луциан и говорит: не надо никого выписывать, я сам восстановлю. Отец-то Гурий, конечно, стал его отговаривать: негоже, дескать, почетному гостю, ученому человеку руки марать, ремесленную работу делать. А тот в ответ: мне это только в радость, мыслям, дескать, помогает. Ну, и выполнил, да так, что мы все только рты раскрыли.

Надо сказать, я давно уже хотел навести разговор на брата Луциана, и был несказанно рад тому, что отец Келлер сам о нем заговорил.

– Может быть, какие реликвии от брата Луциана здесь остались? – спросил я.

– Помилуйте, молодой человек, какие реликвии? – замахал на меня руками настоятель. – Реликвии – это предметы, коих длань Мучеников касалась. Некоторые, конечно, и Луциана таковым почитают, но сие есть ересь. Нельзя за Мученика почитать человека, который, неизвестно, как свою жизнь окончил, и окончил ли. Вдруг он в действительности жив, а мы его, живого человека, обожествляем? Грех это великий.

– Ну, хорошо, но какие-то вещи его здесь могли остаться? – уточнил я.

Отец Келлер равнодушно пожал плечами.

– Почем мне знать? Тому уж больше двух десятков лет прошло. Если бы он что-то оставил отцу Гурию на хранение, я бы знал – по приходным книгам. Но такого не было.

Я побарабанил пальцами по холодной оштукатуренной стене, остановившись в дверях кельи настоятеля и размышляя о том, что бы еще следовало у него спросить. Хорн в это время уселся на тяжелую дубовую скамью, демонстративно от нас отвернувшись и чертя какие-то линии ножнами шпаги на земляном полу кельи.

– А почему он вас так интересует? – спросил вдруг меня отец Келлер.

– У меня есть основания считать, что нынешнее нашествие нежити может быть с ним связано, – ответил я насколько возможно обтекаемо.

– Что же это за основания? – удивленно переспросил его преподобие.

Я призадумался. Говорить о том, что мне это поведала пророчица, пришедшая, как и я, из другого мира, значило бы, чего доброго, обречь на костер и ее, и себя. Я уже хорошо усвоил, что с практикующими магию вне церкви здесь обходились строго. По этой, кстати, причине магический посох Ланы был тщательно замаскирован под обычную дорожную палку, и она так и не решилась пустить его сегодня в ход даже перед лицом надвигающейся смерти.

– Раскрытие этих оснований мне не санкционировал его сиятельство, – ответил я, формально не погрешив против истины. – Однако они достойны доверия.

– Что ж, кто я против его сиятельства, – ответил настоятель. – Однако же повторю еще  раз: никаких вещей брата Луциана здесь нет. Как представитель маркграфа вы можете обыскать монастырь, заранее вам говорю, что едва ли что-то найдете.

Я кивнул, потихоньку обдумывая, как бы в самом деле все здесь обыскать, с чего начать, а главное – что я, собственно, ищу, и как я это узнаю.

– Давайте, кстати, молодой человек, я вам выпишу бумагу о том, что вы освободили монастырь, – проговорил отец Келлер, просеменив к конторке и достав из ящика лист пергамента.

– Но я ведь еще его не освободил, – удивился я. – Не боитесь, что я сбегу с этой бумагой?

– Ничуть не боюсь, – кивнул святой отец, обмакнув перо в чернильницу. – Вы ведь разумный человек и хорошо понимаете: такое письмо есть смысл подавать маркграфу только если монастырь в самом деле освобожден. В противном случае его сиятельство очень быстро узнает, что его обманули, и вы сделаетесь его врагом на всю жизнь. Я бы, например, не хотел стать врагом его сиятельства. И вы не захотите. А бумагу лучше выписать сейчас, потому что кто знает, что с нами со всеми будет дальше? Глядишь, потом некогда будет.

Я почтительно поклонился и хотел поблагодарить его преподобие, но нас грубо прервал лейтенант Хорн.

– Вот я слушаю вас, и хочется волосы на жопе рвать, – проскрежетал он. – Вы не можете богословские вопросы потом обсудить, а? Вас, господин егерь, прислали сюда обороной командовать – так принимайте командование, а вы до сих пор не удосужились даже узнать, какие силы в наличии, и как они размещены.