Юся и эльф

Не потому ли он так тянул время? Приспосабливался. Учился двигаться. Говорить. Одеваться.

— Узел крупноват, — не удержалась я, указав на шейный платок. — И пуговицы не все застегнул.

— Мелочь, — он оскалился, и зубы его были плоски и ровны, как у человека, но меня все равно передернуло. — Привыкну.

И я не усомнилась, что и вправду привыкнет.

Он стоял и смотрел.

Примерялся.

И я понимала, что если у него возникнет желание свернуть мне шею, он его воплотит. А я… я ничего не смогу сделать. Разве что умереть красиво и в бою. Но проблема в том, что умирать я не собиралась. И потому просто повернулась спиной.

Это стоило немалых сил.

И нервов.

Но… один шаг. И еще один. Кухня. Пентаграмма кажется вплавленной в доски пола. Свечи стоят. Угли в жаровне дымятся. Рядом в чаше тускло переливается то, что благородные ученые скромно именовали «запретной субстанцией», не догадываясь верно, что есть куда более запретные.

— Не самая аккуратная работа, — он прошел за мной, чтобы остановиться за моим плечом. Близко. Настолько близко, что теперь я ощущала едкий запах мертвечины.

Надо же.

А он знает. И пытается скрыть его за маслами, которых вылил на себя куда больше, чем следовало бы. Вот только эффект получился обратным. Будто средь розовых кустов труп разлагается.

— Не самый лучший некромант, — отозвалась я, взяв в руки чашу. — Череп сам на место поставишь или мне?

— Я могу тебя убить.

— Можешь. Наверное. Или нет? Если бы мог, ты бы это сделал. Значит, есть что-то, о чем я не знаю. Что-то, что мешает действовать напрямую… причинять вред.

Моя мама оказалась наивной и доверчивой, впрочем, не только она. Но ведь не была же она полной дурой? И тварь растянула губы в улыбке.

— Сообразительная.

Какая уж есть.

С другой стороны, тот факт, что он не способен свернуть мне шею, из опасения, что клятва может и в не-жизни сработать, ничего не значит. Всегда найдется кто-то, готовый помочь ближнему своему в нелегком этом деле.

Были бы деньги.

Деньги у папочки были.

Я оскалилась, надеясь, что выгляжу в достаточной мере дружелюбно, и сказала:

— Давай договариваться, что ли?

Он наклонил голову, чуть больше, чем наклонил бы человек, и шея его потянулась и так, что меня передернула.

— Во-первых, убить меня ты не можешь. Во-вторых, ты не в том состоянии, чтобы провести ритуал. Тебе понадобится некромант. Конечно, под твоей рукой их изрядно, но мы оба понимаем, что одно дело — пакостить по-тихому, и совсем другое брать на себя кровь. В-третьих… хотя, и этого достаточно.

Откуда во мне этакая смелость?

Почти лихость, медленно, но верно переходящая в дурь?

— Я проведу ритуал.

Демон где-то там, за краем мира завозился, и в эмоциях его мне почудилось недоверие.

— А там… там посмотрим, чья некромантия угодна миру.

Губы того, что притворялось моим отцом — вот знала я, что не нужно искать родственников — растянулись в подобии улыбки.

— Что ж, — голос его звучал почти привычно, — действуй… и быть может, я позволю тебе остаться в живых.

Ага.

Еще немного и поверю.

А ведь мама говорила, что не стоит верить незнакомым личам.

Каждый некромант знает, что бояться надо не той тьмы, которая снаружи, но той, что внутри. Снаружи… подумаешь, ночь. И вовсе она не кромешная. Луна вот прячется меж облаков, поблескивают звездочки далекими искрами. Тени приползли к порогу, ибо подмораживает, им тоже холодно. Где-то далеко и заунывно жалуется на жизнь волколак.

Или обычный волк?

Кто их знает, главное, что жалуется душевно, с переливами.

Песнь его пробивается сквозь окно, сквозь колючие плети малины, которая притворяется неживой, сквозь стекло, затянутое изморозью. И бьет, режет по нервам, заставляя сильнее сосредоточиться на том, что я делаю.

А что я делаю?

Пентаграмма готова.

Череп лежит.

И рука демона, выбравшись из шкатулки, едва-едва шевелит пальцами. И чувствую, что сил у него не осталось, что там, за краем мира, тоже бывает несладко.

Погоди.

Скоро уже.

Одна за другой загораются свечи. И тьмы становится больше. Такие уж свечи, что пламя их лишь сгущает ее. Тени жмутся к углам, дрожат, а лицо того, кто продолжал притворяться человеком, вытягивается. И черты плывут.

И я понимаю, что для него плоть подобна глине. Хочет, это вылепит, хочет, что другое. И тьма внутри оживает, нашептывает, что у него вполне получится.

Что он силен. Сильнее демона, из которого выпили почти все силы. И точно сильнее меня. Я ведь никогда-то талантом не блистала, скорее наоборот… так на что рассчитываю?

Не лучше ли и вправду заключить сделку?

Ему нужен некромант. Сейчас. И в будущем понадобится. Так почему бы и нет? Что мне до людей? Никогда-то они не отличались благодарностью. Вспомнить хотя бы, сколько раз меня обманывали, обещая одно, а после отказываясь платить? Скрываясь за отговорками, юля, давя на жалость… соседи? Не лучше. Если меня вдруг казнят, они в первых рядах станут, чтобы точно ничего не пропустить.

Остальные…

Плевать.

А не люди?

Эльфы? Матушка Эля только обрадуется. Скажет, что всегда знала, какая я дрянь. А Эль… он разочаруется. Но ведь рано или поздно, он все равно разочаруется. Поймет, что я далеко не так совершенна, как любая из его народа. И наш брак станет в тягость.

Наши дети…

…если они будут еще.

Тьма знает, о чем говорить, и чтобы не слушать ее, приходится прикладывать немало усилий. Я справляюсь. Пока справляюсь.

Пламя со свечей переползает на пол. Оно разрастается само, создавая новый удивительной красоты узор. И я завороженно наблюдаю. Просто наблюдаю.

— Жаровня, — резкий окрик приводит в чувство.

И угли загораются, повинуясь моему слову. Я сыплю травы, и кухню затягивает удушливым дымом, в котором тени окончательно обретают плоть.

Они шепчут.

Стенают.

Плачут.

Кажется, я вижу тетушку, укоризненно качающую головой. Она знала, что некромантия до добра не доведет. Девочки не должны заниматься некромантией. Их предназначение — выйти замуж.

Замуж я вышла, тетя. И вполне удачно.

Даже счастливо.

Пока.

Тьма смеется. А я учусь дышать. Дальше… просто… вдох и слова древнего мертвого языка, которые приходится выталкивать из горла. Я тренировалась, я прочла заклятье раз десять, если не больше, зная, чем обернется любая, самая малая запинка. И получается.

Дым приседает. Он ползет, крадется по полу, и кажется, что пола больше нет, есть лишь рукотворный туман, из которого поднимается пламя.

И кто-то сзади говорит:

— Ты не так и бездарна, как мне говорили.

Почти комплимент. И тьма во мне оживает. Теперь она говорит, что Мариссы больше нет, что никого-то больше нет, я — последняя из великого рода, и если постараться…

Не хочу стараться.

И выплюнув последние слова, вспарываю руку клинком, выпуская кровь. Она, живая и красная, залог серьезности моих намерений. И тот след, который не стереть.

Она льется.

Сыплется гранатовым зерном в жадный туман. И демон выдыхает. Надо же, оказывается, и демоны умеют дышать. А туман становится плотнее. Я перехватываю запястье платком. И жду.

Чего?

Не знаю сама.

— Жертва, — шепчет на ухо отец. — Нужна жертва… или ты и вправду надеялась, что будет просто?

Не надеялась.

Я знала, что не будет.

— У меня нет жертвы, — спокойно отвечаю, спиной чувствуя внимательный взгляд. Он думает.

Решает.

Он не способен убить меня, ибо тогда заклятье будет разрушено и все придется начинать сначала. А вызов демона — это не только сложно, но медленно и довольно дорого. Тварь же не хочет ждать.

Он не станет трогать Ниара, да и не годен тот, уже почти переставший быть человеком, на роль жертвы. И выбора не остается.

Мы это знали.

И я стискиваю зубы, когда на туман ступает Эль.