Блондинки не сдаются

Вечером я поплелась на занятия в студии, но мыслями витала так далеко, что сосредоточиться на живописи не смогла. Иван Петрович подходил несколько раз к моему холсту, хмыкал и снова отходил, не комментируя. Усилием воли я попыталась взять себя в руки и начала работать.

Описав очередной круг между учениками студии, он снова приблизился ко мне, постоял, покачиваясь на носках и не выдержав, спросил:

— Как у тебя дела с коммерческим заказом?

— Работаю, — бодрясь, ответила я. — Не у вас в студии, заказчик предоставил место и материалы. И цену.

— Неужели? — удивленно приподнял он брови. — Я могу полюбопытствовать, что ты придумала?

Вытащив смартфон, я показала ему фотографии набросков, выслушала комментарии, какие, по его мнению, изменения должны быть внесены и учтены и поблагодарила кивков. Какой же Иван Петрович солнечный дядька! Педагог от бога!

— И сколько заказчик готов тебе заплатить? — не утерпел он, собираясь уходить.

— Примерно сто, — пробормотала я, заливаясь краской, сама не зная почему.

— Сто что? — не понял Иван Петрович, растерявшись.

— Тысяч, — еле слышно прошептала я, не зная, куда девать от волнения руки.

Он присвистнул и улыбнулся мне.

— Интересный заказчик, — подмигнул мне преподаватель. — Не иначе как дела сердечные. На картине его девушка? Видимо, это подарок для нее…за такие-то деньги.

— Вы думаете, перегнула палку? — робко спросила я.

— Мягко сказано, — он провел пальцем по усам и снова улыбнулся. — Однако в искусстве цена — тонкий момент. Если этот человек готов отдать большие деньги, значит картина ему дорога. Или тот, кто на ней изображен, не просто красивая девушка.

— Это модель, — торопливо ответила я. — Цену он сам назвал, я не стала спорить.

— Интересно, — преподаватель смотрел на меня, как будто впервые увидел или только сейчас заметил. — Потом покажешь работу?

— Обязательно.

Домой я пришла к ужину. Не пришла, а вползла полумертвая в квартиру, сбросила обувь и упала на стул в кухне. Наша семья с трудом помещалась в маленькой клетушке в пять квадратных метров, но мы всегда соблюдали церемонии. Никто не ел в углу или в одиночестве. Мама считала обеденный стол и еду неким объединяющим началом всех начал,

рассаживала каждого в строго отведенное ему место и из года в год твердила, что мы вместе только тут, на кухне.

Я хлебала суп, чувствуя обращенные на меня взгляды и невысказанные вопросы, которые родители тактично не задавали, надеясь дождаться ответов без настырного допроса. Но так как я молчала, изображая голодного партизана, вернувшегося с поля боя, отец, в конце концов, не выдержал.

— Когда этот твой придет? — спросил он, накладывая себе овощное рагу.

— Он работает, — ушла от ответа и опустила глаза в тарелку, желая вообще в ней утонуть, лишь бы не врать им. Вранья было слишком много, я от него задыхалась.

— А кем он работает? — поинтересовалась мама. — То-то я удивилась, когда ты про преподавателя сказала. Совсем не похож.

— В торговле, — неопределенно выдала я. — Трудоголик, занят целый день, даже ночью работает.

— Как же ты ему машину-то? — отец неодобрительно хмыкнул.

— Случайно, — я встала, пытаясь сбежать в свою комнату, так как поняла, что пытка вопросами продолжится еще более настойчиво.

— А чай с блинами? — остановила мама. — Погоди ты, расскажи про него. Кто родители, где они, и о нем тоже расскажи? Мы вообще ничего не знаем?! А у вас уже свадьба! Это неправильно!

— Родители умерли, — ответила я, радуясь, что хоть что-то могу сказать честно. — Он хороший, — на этом слове я запнулась.

— И все? — не унималась мама. — Ты его любишь? — она испытующе взглянула в мои глаза.

— Да, — твердо ответила я, сглотнув тяжелый комок в горле. А сама подумала, а толку? Самое уродливое состояние — однобокая любовь.

— С тебя клещами информацию не вытянуть, — покачал головой отец. — Ничего о мужике не знает, а валяется с ним, в чем мать родила. Если не женится, шею сверну, — пообещал он.

— Папа, это моя жизнь, — твердо сказала я, вставая. — Пожалуйста, не лезьте, мы сами все решим.

— Решит она, — проворчал он. — Запудрит мозг, поиграется и бросит.

— Ну что ты пургу-то несешь!? — накинулась на него мама. — Доча же любит его, значит, все будет хорошо.

— Пойду я, заниматься нужно, устала, — я чмокнула маму в щеку, обняла отца и щелкнула сестру по носу. Выпав из реальности, сестренка сидела с наушниками в ушах, слушая музыку и меланхолично жуя блины.

Приняв душ, расчесала волосы и взглянула на себя в зеркало. Надо взрослеть и не витать в облаках, веря в детские сказочки.

Я легла на кровать, обложившись лекциями и учебниками, и позвонила Андрею.

— Согласна, — выдохнула я, даже не поздоровавшись. — Ты это сделаешь, с меня останется заказанная картина, и долг закрыт.

Впервые я не услышала бодрого подшучивания. Он дышал в трубку и молчал.

— Чего молчишь? — волнуясь, спросила Маша. Я слышал, как как она сопит в трубку. — Сам просил. Или передумал?

— Утром ты так больно треснула меня, думал, все, не позвонишь. Обиделась? — я чуть не выдернул себе волосы на голове, чтобы успокоиться.

— Все нормально. Мы решаем финансовую проблему. Я погорячилась, но дома поразмыслила и решила, что готова.

— А почему ты так решила? — допытывался я, понимая, что-то в ее тоне изменилось.

— Мне хочется побыстрее закрыть долг и жить своей жизнью. Я не успеваю нормально подготовиться к занятиям, прихожу уставшая и разбитая, а еще надо таскаться к тебе через весь город и играть в эти глупые детские игры с черепахами и прочей ерундой. В целом общение с тобой меня напрягало и напрягает. Картину буду рисовать в студии, деньги за работу кухаркой не потратила, верну. Я отдала родным лишь стоимость работы, которую купила Татьяна Викторовна. Поэтому ты переспишь со мной, через месяц принесу работу и все. Мы в расчете. Договорились?

— Значит тяжело со мной общаться? Я подумал, мы подружились. Мне так показалось…

— Мы не подружились. Ты ошибся, — отрезала она. — Заставляю себя, потому что надо.

— Хорошо, — бесцветным голосом выдавил я.

— Отлично, — Маша положила трубку, не попрощавшись.

Коробка с подвесками из мохового агата выскользнула у меня из рук: камни застучали по скользкому полу складского помещения, часть из них вдребезги разбилась.

— Что-то у тебя сегодня все из рук летает, — проворчала Лена. — Не выспался что ли?

— Голова болит, — соврал я, присев на корточки и собирая уцелевшие экземпляры.

— Так иди домой, все камни перебил, — она отняла у меня коробку и сама стала проворно укладывать туда все, что нашла на полу. — Я уберу все.

Выйдя из магазина, я вздохнул. После ее звонка настроение куда-то испарилось. Кажется, навсегда. Позвонил Сергею, пора бы уже отдать мне машину.

— Ну как там дела? — просил я, здоровая с ним. — Устал на такси мотаться. могу приехать.

— Давай, — обрадовал он меня. — Она вчера вышла с покраски. Как новенькая.

— Хоть что-то радостное, — вздохнул я, поблагодарив его.

— Кто тебе успел настроение испортить? — рассмеялся Сергей. — Голос совсем дохлый. — Опять не дали?

— Какой там дали, не дали. Я, оказывается, напрягаю ее своим общением, — съязвил я. — И она вынужденно все терпит.

— Думал, дело к свадьбе идет, даже фрак вытащил из комода и от нафталина почистил. — усмехнулся он. — Ладно, приезжай, обсудим твою хандру.

В автомастерской он усадил меня в какой-то конуре с маленьким телевизором, замызганным компьютером и кипой документов и поставил между нами бутылку с коньяком и два стакана.

— Это к чему все? — улыбнулся я, видя, как он разливает огненную воду по стопкам. — Как я потом за баранку сяду? Ты хочешь, чтобы я выехал и снова к тебе вернулся? Минут эдак через пять, врезавшись в ларек спьяну?

— Стопка — ерунда, но настрой поднимет. Жахнем, — с этими словами Сергей влил все в себя и смачно втянул воздух, щурясь, словно довольный кот.