Я проснулась лисицей

Мексиканец усадил меня на длинный диван с одной стороны стола, а сам сел напротив, спиной к двери. Он взял мне сразу две «Маргариты» и один мохито себе. После первой «Маргариты» я начала беспокоиться о спине мексиканца – алкоголь открывает во мне гипертрофированное сострадание. Я только и видела, как постоянно открывается дверь за его спиной и на его спину, защищенную лишь тонкой хлопковой рубашкой, дует, и ещё что его беспокоят постоянно снующие туда-сюда посетители. В конце концов я предложила мексиканцу сесть возле меня. Но там и на одну тощую задницу места не было, так что когда он втиснулся, мы оказались бедром к бедру, очень тесно прижаты друг к другу. С чувством неизбежного я начала вторую «Маргариту», а когда закончила, молча повернула к нему лицо – он уже сидел вполоборота ко мне – и мы начали целоваться.

Когда я иногда думаю о мексиканце, всё, что я хочу вспоминать – это его поцелуи. Никто никогда не целовал меня как он. Эти поцелуи были лучше секса – вернее, от них было настолько хорошо, что секс уже был не нужен! Позже я думала: что было бы, если бы я не встретила его? Как можно прожить жизнь и не попробовать таких поцелуев? И мне хотелось поделиться мексиканцем с каждой женщиной мира, чтобы они тоже узнали, что такое поцелуй.

Это были поцелуи чистой эйфории, от которых чувствуешь себя сидящей на коленях у Бога.

Бар стали закрывать. Мы вышли на ночные улицы, уже заполненные такими же пьяными и возбужденными шатальцами в распахнутых пальто.

Он сказал: «Поехали!»

Мы сели в автобус, который ехал в сторону моего дома, и я поинтересовалась, почему мы едем ко мне домой? Ничего же не будет.

А он спросил: «Почему нет?» Por que no?

Он достал меня с этим своим испанским – я уже сто раз прокляла момент, когда чёрт дернул меня за язык с радостью сообщить ему о своих посредственных способностях на этот счёт. Я и так с трудом собирала мысли по частям, не говоря уже о том, чтобы переводить их на испанский. Прямота вопроса обезоружила мой одурманенный «Маргаритами» мозг. Я вернула ему вопрос: «А почему да?»

«Потому что между нами есть магия», – он обнял меня своей длинной рукой и притянул ближе.

Так, обнявшись, мы вели дебаты всю дорогу, пока не вывалились на остановке аккурат у моего дома. Он утверждал, что всего лишь проводит меня до двери – для чего следовало буквально перейти дорогу.

У входной двери он наклонился и повис на калитке, умоляя о чашке чая или кофе. У меня не было ни чая, ни кофе – и это была чистая правда! У меня даже не было сахара, чтобы развести в стакане кипятка. Тогда он стал просить воды. Он взял мою ладонь и голосом человека, который долго полз по пустыне, сказал: «Воды!»

Я не могла сдержать приступ смеха и сдалась. Я не хотела вести его в свою комнату – моя комната была как дневник, распахнутый на самой личной странице. Постепенно, как гнездо сороки, я заполнила её сокровищами с улицы – жестяная коробка для хлеба с надписью «Хлеб», которую я приспособила для разных мелочей; подсвечники из двух стеклянных стаканчиков – бордовый и оранжевый, в которых я принесла свечи из нашей с актрисой тайной церкви на Марилебон роуд. На большую стену я прилепила картинки из журналов и открытки – портрет Фриды и Вивьен Ли в роли Скарлетт О’Хары. Я подобрала на улице пальму, а на подоконник поставила горшок цикламенов – подарок актрисы. Пальму я тащила домой целый час. Когда я её увидела, то подумала, что кто-то переезжает и растение на самом деле не выбросили, а просто вынесли на улицу. Я постояла, всматриваясь в прохожих – все же похоже, что она была ничья. Я поскорее подхватила мою пальму, обняла горшок обеими руками и пошла домой. На проездном у меня была сумма «для непредвиденных случаев», равная одной поездке на автобусе. Но был час пик, автобусы были забиты людьми, и я побоялась, что пальме сломают листья, поэтому пошла пешком. Так я шла в обнимку с цветком, как героиня фильма «Леон», добрый час. Над проигрывателем была моя фотография, сделанная шаманкой – я лежала на полу её квартиры, голая, худая как героиновая наркоманка, в трусах и чёрных гетрах, и с сигаретой во рту. На месте груди я прилепила прямоугольник, который вырезала из упаковки от презервативов, со слоганом: «Приготовься к удовольствию». Мое ложе – матрас – я задвинула в нишу над встроенными полками. На внутренней стороне нижней полки я написала краской: «Однажды я проснулась лисицей, я была свободна и мне было хорошо». Каждое утро я открывала глаза и видела эту надпись.

На цыпочках мы с мексиканцем прошли в гостиную комнату и прикрыли дверь, чтобы не разбудить Большую Чешку. Я включила настольную лампу. Он сел на стул и усадил меня себе на колени. Мы стали целоваться, переместились на диван, и наконец на пол. Я всё ещё думала, что ничего не будет, о чём периодически его оповещала. Но своими поцелуями он довёл меня до состояния, когда я не смогла бы ему отказать, даже если бы над нами стояла Большая Чешка с наведенным прицелом ружья.

Он занимался сексом как танцор – это было для него выступление на сцене и он ждал аплодисментов (хотя всё же танцевал он несравнимо лучше). Но мне было хорошо – волшебные поцелуи компенсировали всё!

Я не подумала о презервативе, и потом мне пришлось совершить поход в срамную больничку (где к лету меня уже знали в лицо). Хотя это было не нужно – он был чист, как лилия. И тело его пахло так же, как пахнет воздух вблизи чистой реки.

Я валялась на полу, на мате, на котором Большая Чешка пыталась усадить себя на шпагаты. Он поднялся и стал застегивать рубашку. Мексиканец посмотрел на меня долгим изучающим взглядом и вдруг сказал: «Ну вот и всё. Теперь я тебе неинтересен».

«Ты поёшь?»

«Нет», – ответил он.

«Жонглируешь?»

«Нет».

«Ну, ладно. Ты сносно танцуешь, может, дам тебе шанс».

Было почти 4 утра. Я не просила его остаться. Когда он оделся, я встала и проводила его к двери. Он пофлиртовал ещё немного, изображая сцену «он отдал себя без остатка и низко пал в её глазах», и наконец ушёл.

На следующий день я проснулась почти в 12 и поняла, что мне сильно хочется с ним общаться. Я написала ему: «Как добрался?»

Он ответил: «Сегодня с 9 утра пришлось выйти на работу. Тяжело».

Мы обменялись ещё парой нейтральных фраз, и потом он пропал. Понедельник – ни слова. Вторник – ни слова. К среде я уже поняла, что я дура. И чего, собственно, я жду? Что он, зная мой адрес, пришлёт мне с курьером букет цветов? Со вложенным в розы билетом в театр? Да, как раз примерно так я и думала!

Я ничего не понимала: что я чувствую? Что произошло? Но я ревела каждый день. Я не знала, что, черт побери, на меня нашло. Я просыпалась и первое, что я делала – плакала. Когда я собиралась на работу, тушь в три ручья текла у меня по щекам, пока я пыталась накрасить глаза.

Я вела с собой разговоры, убеждая себя, что это стыдно, что у меня нет даже приличного повода так убиваться. Но я ничего не могла с собой поделать. Так я проплакала ровно неделю – семь дней слез, как в фольклорных сказаниях! На восьмой день я наконец успокоилась и поняла, что жизнь продолжается. И вот тогда, еще через пару дней, мексиканец отозвался вновь: «Привет! Ты жива?» Я как раз подходила к калитке дома, возвращалась с работы, читая его слова, и в душу мне заползла теплая змея. Я почувствовала расслабление и успокоение. Поганый мексиканец – я 10 дней ждала этого сообщения, подождёшь и ты! Я осилила паузу в два дня и написала ему: «Нет, она не жива. Тебе пишет енот, который завладел этим телефоном».

Он ответил: «К несчастью, мы потеряли и его! У него была ужасная, ужасная неделя без сна и отдыха. Он не выдержал и скончался. Тебе пишет его ангел. Енот, мне кажется, ты интересный тип. Можно пригласить тебя куда-нибудь?»

Я написала: «Попробуй».

И он предложил сводить меня в мексиканский бар недалеко от станции «Ангел». Было уже очень холодно. Актриса снабдила меня сапогами и щедро разделила две свои шубы по принципу – «серебристый ворс подходит к твоим волосам, белый – к моим». Я завернулась в платок, надела сапоги и шубу.