Страница 1 из 14

Я проснулась лисицей

Кэш Катя

Катя Кэш

Посвящается актрисе, шаманке, Большой Чешке и каждому персонажу этой книги. А также тому, кто остался без истории, но кто был неотъемлемой частью всего.

В книге использованы фотографии Анастасии Лазуренко

Глава 1

Комната

Мое первое слово было «синий», не «дай» и не «мама». Передо мной на круглом обеденном столе стояла ваза из толстого синего стекла. Бабушка поставила в неё какие-то ярко-желтые цветы, и я впервые по-настоящему увидела уже знакомый мне предмет. Позже я стала проделывать этот опыт со всеми знакомыми-незнакомыми вещами – я стала внимательно всматриваться в них и открывать их заново. Меня приводило в восторг, что никто не мог ответить на вопрос: что нарисовано на спичечном коробке? На том самом, который они по несколько раз в день брали в руки, зажигая конфорки газовой плиты. Там нарисован бедуин! Я сияла, переполненная эмоциями. Да, бедуин! Руки брали коробок, подносили его ближе к лицу, рассматривали под разными углами. Я сказала «синий». Мне было два года и уже тогда я получала особое наслаждение от слов – от их звучания, их волшебства умещать в себе сущность предмета или понятия. Я могла подолгу размышлять над фразой «сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок». Я ходила в своих резиновых сапожках по весенним подорожникам и мать-и-мачехе пустыря и повторяла про себя: «сказка – ложь, сказка – ложь…» Мне нравилось, как все, что становилось историей – пересказанной или записанной – с какой бы точностью ни сохранялись мельчайшие подробности, переходило в свой персональный мирок, приобретало отдельное существование. Словами можно было вдохнуть жизнь в любую историю. Можно было быть Богом для маленького пузыря с заключённой в него микровселенной.

Я начала читать рано – всё, что содержало буквы и попадалось мне под руку – отрывной садоводческий календарь, стопку журналов «Огонек», тома советской энциклопедии, «Маленького принца»… Когда, по мнению взрослых, я достаточно подросла, чтобы спрашивать у меня, кем я хочу быть, я отвечала, что писателем. Я хотела быть писателем, проституткой и ведьмой. Поскольку в меня входило огромное количество информации, невозможно было отследить, откуда именно я узнала о проститутках – я имела о них очень смутное представление, но решила попридержать эту часть ответа при себе. Интуитивно я понимала, что родители и окружение не одобрят такое стремление. И тем не менее мне хотелось быть именно писателем, проституткой и ведьмой. Возможно, через дефис – всеми тремя одновременно. Строго говоря, все три являются не профессиями, а некими духовными практиками. Как бы то ни было, я сформулировала свой заказ и отправила его в никуда, как письмо в бутылке.

В школе я учила свою подругу-одноклассницу, которая говорила «талготки» и «небель», таким словам, как «аскет» и «лазурный». Мне было с ней скучно, но она жила по соседству – никто не жил в той черте, за которой начиналось кладбище. Никто не ехал в троллейбусе до последней остановки, кроме нас двоих.

В школе мне было скучно и одиноко – мне банально было не с кем поговорить. Я дружила с библиотекаршей. Ей было за сорок и у нее был один сын – мой ровесник, – который презирал книжки. Его звали Женя, и он постоянно смотрел на меня тяжелым слюнявым взглядом детской похоти. Почему я помню, как его зовут? Почему в память входят такие случайные, незначительные персонажи? Почему именно они как черви прогрызают тоннели в глубины подсознания и потом выползают оттуда в наши сны и мысли?

Я знала, что обладаю над ним непонятной мне по природе властью. Это было каким-то образом связано с проститутской частью моего призвания. Я презрительно терпела его молчаливое липкое присутствие и в обмен пользовалась его карточкой, на которую могла брать себе ещё книг.

По ночам я колдовала над своими костями, призывая их расти – я знала, что дети растут во сне, и мне хотелось поскорее перерасти старшую сестру, которая меня постоянно пинала. Я родилась, когда ей было почти семь лет и она уже слишком привыкла быть одна, слишком привыкла единолично владеть вниманием и любовью родителей. Один раз я силой мысли рассосала небольшую грыжу, которая выскочила на запястье после того, как я кубарем слетела с велосипеда. Утром меня должны были вести к хирургу на операцию, и когда мама пришла меня будить, грыжи не было. Я не могла поверить глазам и только смеялась без конца, что еще больше заводило маму, сердившуюся непонятно за что и переживавшую за запись у врача (которую она выбила с большим трудом вне положенной очереди).

Я проделывала этот же трюк, останавливая всё же наступившие в 13 лет менструации. Я долго болела гриппом, прикованная к постели. Когда в конце второй недели я дотащила своё чахлое тело в туалет и увидела кровь, я решила, что мне пришёл конец. Но мама сказала: «Ты больше не ребёнок. Теперь ты – женщина». Мне не нравилось быть «женщиной». Я не хотела вступать в этот клуб и отныне кровоточить раз в месяц. Мне приснился сон, что я стою на краю бассейна, в котором купаются голые женщины. У всех них была большая грудь, и они все казались мне толстыми. Я стояла на бортике в большой футболке, переминая ногами. Женщины уговаривали меня спуститься к ним в воду. Я долго сопротивлялась, пока наконец не сдалась при условии, что не буду снимать футболку.

Первое слово на английском языке было cucumber (огурец). Я крутила в руках детский словарь с яркими картинками, и мой взгляд привлекла надпись «cucumber» – кукумбер. Я просто сошла с ума от того, как это слово выразило прохладу огурца, его длинное цилиндрическое тело, его свежий водянистый вкус. Как эти слоги, этот набор звуков передали огуречный запах – так пахнут молодые стебли камыша. В одно мгновение я вернулась в ощущение своего первого словесного кайфа – новый язык открыл бесконечность незнакомых слов, в которые можно было погружаться с тем самым знакомым мне удовольствием. Тогда я бы в жизни не представила себя за барной стойкой в Лондоне, проделывающей с «Сити бойз» такую же просветительскую работу, как с подругой-одноклассницей, открывая им, носителям языка, прекрасные, редкие слова.

«Что ты делаешь здесь?»

«Ты имеешь в виду здесь, в Лондоне, или здесь, в этом баре?»

«И то и другое. Но прежде всего здесь – здесь, в этой дыре?»

И правда: что? Я знаю, как я здесь оказалась. Я знаю, что привело меня в этот ночной оазис для пьянчуг и искателей приключений. Но что именно я здесь делаю?

«Ты же можешь быть где угодно, с кем угодно! Ты можешь все!»

Да. Я могу все. Главное – разбогатеть до наступления холодов.

Get rich before it gets cold – это были слова актрисы. Она была намного опытнее и знала, что зима в Лондоне для тощих нищебродов – нелегкое испытание.

Лето закончилось. У меня не было денег. У меня не было работы. У меня не было даже самого вшивого плана, что мне делать. Всё, что у меня было – это моя комната. Я отдала за первый месяц аренды все свои деньги, включая выручку за немногие свои драгоценные украшения, которые продала в ломбарде за гроши. Когда ты продал всё, что можно продать, – это точно дно.

Моя комната. Мой новый дом размером четыре на шесть шагов. Только мой. Комната была незаконная и стоила лишь половину цены, которую просили за жилье в этом респектабельном районе – парк с оленями, канал, магазины биоеды. Ближайшей станцией метро была «Ангел» – мне нравилось это совпадение, этот счастливый знак.

Хозяйка квартиры – ирландка, вечно причитавшая о том, как всё в жизни дорого – получила квартиру от государства как мать-одиночка. Она жила в загородном доме с отцом троих своих детей, с которым попросту не была расписана: «Лондон – это не то место, где можно иметь семью», она плотно сжимала губы и водила головой – «нет».