Сартр

Как видим, Сартр не совершенно чужд политическому «процессу», ему, даже еще не осознавшему, что иначе и быть не может, интересно, во что его превращают окружающие. Анархизм, в его случае чуть ли не спонтанный, побуждает его отвергать любые формы власти. Будучи не в состоянии поселиться за пределами Республики, он лишь смотрит со стороны, как она живет. В период с 1929 года, когда он становится преподавателем, и до 1939 года, когда его мобилизуют в армию, Сартр конечно же занимается философией, но также уделяет внимание литературе и кинематографу: назначенный в марте 1931 года преподавать в лицее Гавра по возвращении со срочной службы, он читает лекции, посвященные американским романам, и помогает своим ученикам открыть для себя мир кино.

Справедливости ради надо сказать, что гражданская война в Испании, разразившаяся в 1936 году, привлекает внимание Сартра. В отличие от Камю, который в 1944 году станет его другом, он не отправится воевать, но положит события войны в основу своего рассказа «Стена» (1937 год) – первого в те времена литературного произведения, посвященного этой войне. В своем сочинении Сартр еще не задается вопросами об историческом сознании своих героев. Помимо последних ощущений и мыслей человека, который вот-вот умрет, Сартр выдвигает на первый план идею о невозможности в полной мере контролировать любую ситуацию: его герой спасается, соврав о том, где скрывается предводитель испанского Сопротивления, но при этом бросает друга на растерзание врагам, сам того не желая и даже не думая, что это возможно.

Получается, что Сартр не остается равнодушным к политике, но и не вовлекается в нее, понимая, что не знает, на какие действия у него достанет сил и каким изменениям он может поспособствовать. На этом жизненном этапе писатель в понимании самого Сартра – это тот, кто пишет и, вероятно, описывает человеческую жизнь, ничуть не заботясь о том, как его творения воспримут другие. Сартр размышляет о мире, но пока не думает о своем месте в нем и уж тем более о том, что его общественное положение (определяемое как положение буржуазного[5]интеллектуала ввиду полученного им университетского образования) красноречиво объясняет идеологию, которой он в этот момент придерживается, – идеологию человека одинокого и лишившегося корней либо разорвавшего связь между ними и своим мышлением. Именно к осознанию утраты любой мыслью связи с корнями и подтолкнет Сартра мобилизация.

2. Открытие исторического измерения

Постижение феномена такого разрыва происходит в тот период, когда после призыва в действующую армию Сартр пишет путевые дневники, которые впоследствии выйдут в свет под названием «Дневники странной войны». Они представляют собой несколько блокнотов (некоторые из них были утеряны), в которых Сартр по возможности каждый день, в зависимости от окружающей обстановки, рассказывает о происходящем, излагает свои впечатления и философские размышления. В первую очередь он желает выступать в роли живого свидетеля жизни, стараясь описывать ее во всей целостности и многообразии. Однако мало-помалу философ начинает понимать, что также является свидетелем своей эпохи – может, даже серым и незаметным, но все же свидетелем – для миллионов людей, переживающих те же события, что и он, и пребывающих точно в таком же состоянии души. Представляя собой попытку по возможности объективного и беспристрастного анализа, эти дневники в первую очередь выступают символом жизненного опыта.

Рефлексивное описание собственных мыслей и ощущений вкупе с работами Хайдеггера откроют ему глаза на историчность человека. Состояние души, о котором можно вести речь, самым непосредственным образом связано с историческими событиями, с этой войной, которой не хотел ни один солдат, но в которую каждый, тем не менее, оказался вовлечен. Так Сартр открывает чужое для себя время – когда мир стоит на пороге войны, когда все решают генералы, когда все замерли в ожидании следующего хода врага. Это время ему совсем не принадлежит, но, несмотря на это, он все равно несет ответственность за происходящее.

На основании этих записок можно сделать вывод, что первое измерение историчности сводится Сартром к зависимости от событий, в которую попадает жизнь отдельно взятого человека, отнюдь не стремившегося к этим событиям, которые на первый взгляд произошли без какого-либо участия с его стороны.

Вскоре Сартру открывается и второе измерение историчности: в сердце одной субъективности скрывается совокупность всех остальных. Если до этого Сартр считал себя единственным и уникальным, то во время службы в действующей армии, живя бок о бок с солдатами и описывая их по поводу и без повода, он осознает всю иллюзорность своей неповторимости и понимает, что другие испытывают точно такие же чувства, как и он.

«Мне придает смелости сама ничтожность моего положения, я больше не боюсь ошибиться и говорю смело об этой войне, потому что даже мои ошибки будут иметь историческое значение. Если я ошибаюсь, считая эту войну мошенничеством, эта ошибка объясняется не только моей глупостью, для определенного момента этой войны она весьма характерна»[6].

В определенном смысле Сартр открывает, с одной стороны, свою ограниченность, с другой роль – которую может играть как раз благодаря своей образованности: свидетельствовать от имени других о том, что они переживают в самых потаенных уголках души. При этом сам факт свидетельствования для него становится важнее истинности его свидетельств. О какой истине здесь можно говорить? На страницах своих дневников Сартр не пускается в рассуждения о том, что может представлять собой истина эпохи, истина пережитого момента, хотя речь в данном случае именно о ней и идет. Этой проблеме наряду с другими он посвятит свою работу «Истина и существование», опубликованную в 1948 году: математическая, платоновская модель истины, вечной, незыблемой и всеобщей, перестает работать каждый раз, когда следует охватить историческую эпоху, подвижную и всегда понимаемую лишь с определенной точки зрения (того наблюдателя, который ее описывает). Насколько чужими и безразличными нам представляются числа, лежащие в основе математических операций и уравнений, как и сами эти операции и уравнения, настолько не может быть полным и восприятие внешнего мира одним-единственным человеком, одной-единственной субъективностью, знающей только свою собственную историю. В итоге любые суждения об этом мире приобретают частичный и пристрастный характер. Но разве это умаляет ценность этого мира? Разве это запрещает нам думать и говорить о нем? Именно этим в глазах Сартра определяется ценность свидетельства, каким бы относительным оно ни являлось: оно имеет смысл хотя бы потому, что не менее относительно любого другого.

Стало быть, если даже совершить ошибку, это будет не так важно. Главное – в самом факте свидетельства, а не в содержании его. Ведь как бы там ни было, а политический вопрос, как и вопрос исторического становления, всегда рассматривается с учетом того, что человек не в состоянии познать будущее. К этому вопросу подходят либо через идеальную призму ценностей – к примеру проповедуя эгалитарное, свободное общество, – либо проявляя здравый, реалистичный подход, основанный на анализе существующего контекста. Активная политическая позиция Сартра колеблется между этими двумя полюсами: выступая одновременно в роли и утописта, и реалиста, он полагает, что человек сам должен выбирать общество, а не общество своей природой навязывать ему выбор в виде неизбежного принуждения.

Сартр деятельно заявляет о себе в политике после войны, особенно с момента образования журнала «Новые времена»: написанное слово никогда не пропадает зря, представляя собой действие, обусловливающее в мире те или иные перемены. Писатель в той же степени несет ответственность за этот мир, что и любой другой гражданин, и принадлежность к миру искусства никоим образом не освобождает его от требований, выдвигаемых жизнью, равно как и от налагаемых ею обязательств. Этот тезис, получивший существенное развитие в опубликованной в 1947 году работе «Что такое литература?», присутствует уже в презентации журнала «Новые времена» (1945), который по окончании войны Сартр создает с де Бовуар, Ароном, Мерло-Понти, Камю и рядом других интеллектуалов.

5

В своей работе «Что такое литература?» (1947) он определяет буржуа следующим образом: «Буржуа можно распознать по тому, как он отрицает существование общественных классов и в первую очередь своего собственного, то есть буржуазии».

6

Жан-Поль Сартр, «Дневники странной войны, сентябрь 1939 – март 1940».