Страница 22 из 35
9Я пришел к тебе с миром, пустыня Гоби,и не мог я не с миром прийти, а по злобе.Общей правды и в русском ища, и в монголе,я пришел как посол Куликова поля.Пограничник монгольский, как грек за богиню,поднял тост: «За прекрасную нашу пустыню!»И она засмущалась, в ответ зашуршалаи песчинками к нам прикоснулась шершаво.Солнце, будто монгольское медное блюдо,здесь рождается между горбами верблюда.К материнским соскам так прилежно прижаты,островками блаженства лежат верблюжата.Сохраним от войны, отхлебнув из Непрядвы причастья,верблюжатам и людям возможность – прижаться.Сохраним от войны и Гандан, и Сан-Пьетро, и Прадо!Миссисипи и Волга, вам делаться новой Непрядвой не надо!Я пришел к тебе с миром, пустыня Гоби.Твои красные скалы глядят исподлобья,но заложена память не меньше, чем в рощах,в искривленных твоих саксаулинках тощих.Нас когда-то топтали монгольские кони —мохноногие чудища рабства, погони.Нас баскаки давили, камчами хлестали,волочили в полон за густыми хвостами,и все русские бабы крестились пугливо,увидав проклятущие черные гривы.Но потом в сорок первом году, лишь грянули взрывы,транссибиркой неслись под Москву эти гривы.Полмильона монгольских коней из теплушекподставляли под ветер сторожкие уши.В дальних рейдах Доватора кони скакали,на мамайство фашистское зубы оскаля,и бойцы на морозе редчайшем, крепчайшемгрели руки в их гривах, похожих на чащи.И монгольские кони летели с донскимипо фашистам, как будто по новым плоскинями потом у рейхстага, при грозном пожаре,как у вражеской каменной юрты, заржали!Как легендами, гривами стала обвитанаших новых времен Куликовская битва.10Батюшка-Урал, себя вздымая,ты не спрятал за собой Мамая.Вместе с ханом челядь в Крым бежалак яду генуэзского кинжала.На пути бесчинствовали люто,но детей щадили почему-то.Тех, кто выше колеса кибитки,волокли на казнь или на пытки.К тем, кто ниже колеса кибитки,снизошли: «Живите, недобитки…»Но в любой беде России – дети —витязи, взрослейшие на свете.В страшном сорок первом на Уралеиз детей рабочих набирали.Бросив деревянные наганы,делали снаряды мальчуганы.И в свои пятнадцать и тринадцатькаждый был Димитрий Сталинградский.Были на учете в главном штабевнуки Пересвета и Осляби.Только вот не вышли ростом внуки —до станков не доставали руки.Может, по звонку Верховной Ставкиу станков им ставили подставки.Как на деревянном пьедестале,дети на подставках вырастали.Из отходов пиломатерьялапамятник эпоха сотворяла.На Урале видел я в музеепьедестал такой на бумазее.«Кто стоял на нем?» – спросил я тихо.«Как тогда шутили мы – станчиха.Было ей тринадцать, а стояла.На своем, чертовка, настояла.Делала снаряды, и толково.Звали ее Поля Куликова».Проступила Русь рублевским ликомв этом совпадении великом.Полю я искал, шепча шагами:«Мы еще оденем вас шелками…»[3]Около детсада заводскогошла с авоськой Поля Куликова,и консервы стукались ребристо —все сплошные «Завтраки туриста»,и волос ее седые прядкиобмелели, как вода в Непрядве.Но когда завидела внучонка,стала как снарядница-девчонка,с ним играя голосом и взглядом,словно с теплым новеньким снарядом,и бежал за нею, как на нитке,внук – не выше колеса кибитки…вернуться
3
Я. Смеляков. – Примеч. Е. Евтушенко.