Страница 21 из 35
7Я пришел к тебе, Куликово поле,потому что все стрелы я ребрами помню.Здесь когда-то под всплеск боевого сигналаВся Россия Россией себя осознала.Я спрошу у Непрядвы, у дочери вечности:может быть, мы пока еще — дочеловечество?В мире нет чужеземцев — мы одноземляне,но ракеты готовы к взаимозакланью.Надо инопланетных мамаев нам, что ли,чтобы стать человечеством, хоть поневоле,сделав космос тобой, Куликово поле?!8А Мамай не спал на Красном Холмена верблюжьей кошме, себе на уме.Грыз хорезмский миндаль, глядя в темную даль,и сбегали нукеры, хоть их прикандаль.В юрту тенью вскользнул одноглазый баскак(в переводе – давитель), кипчак-весельчак.Непонятно любил он с утробным «хе-хе»что-нибудь отсекать — ну хоть лапки блохе.Прятал где-то он, что ли, в свои рундукигруди женские, руки, носы языки?Хан его не любил, но поставил оплечь.«Ну, что хочешь сегодня кому-то отсечь?»«Что ты, хан! Я – хе-хе! — только скромный слуга.Я нашел тебе в собственном стане врага».«Кто – лазутчик?» «Нет, хан… Он – хе-хе! — твой нукер.Он дает всем другим непотребный пример».«Ну а чем он пример непотребный дает?»Усмехнулся баскак: «Тем – хе-хе! – что поет…»Был Мамай осторожен: «Я тоже, бывает, пою.Если все запоют — станет легче в бою.А красиво поет?» «Да… пожалуй…» «Так что?»«То – хе-хе! – что красиво поет, да не то.Эти песни, нам всем предвещая каюк,могут наше оружие выбить из рук…»«Взять!» «Он взят…» — и баскак за аркан его ввел.«Ты монгол?» – хан спросил. И ответил он гордо: «Монгол».Был он молод, но в шрамах. Как видно, не трус.Нос приплюснут. Раскосы глаза — не урус.«Пой!» – Мамай приказал, и запели, чисты и строги,на комузе в руках три воловьих струны.Голос пел, что война – это горе земли,что согнулись от крови в степях ковылии что, землю чужую топча и губя,все пришельцы и топчут и губят себя.«Хватит!» – хан оборвали со страхом подумал: «Он прав.У других матерей их детей отобрав,я у собственной матери отнял себя…Разве войско захватчиков — это семья?»Но сказал он певцу: «Был у русских Боян.Он когда-то их звал своей песней к боям,ну а ты призываешь к презренной сохе.Ты предатель, певец…» И баскак оживился: «Хе-хе…»Но певец отвечал: «Был бы проклят Боян,если б звал он к таким же набежным боям,если б звал он в улусы монгольские влезть, попирая обряды и женскую честь.Сам себя попирает ослепший народ,если право судьи всех народов берет.Я не предал монголов. Неправда твоя.Ты предатель народа, Мамай, а не я…»У Мамая задергались шеки и рот.«Ну и ну… Значит, разное – хан и народ?»«Значит, разное…» — твердо ответил певец,и баскак с торжеством захехекал — конец!Хан сказал: «Уведи и язык отсеки.Слишком длинными стали сейчас языки…»«Хан, а руки? Вдруг руки напишут — как их называют? – стихи…»«Руки тоже…» И сразу сменилось «хе-хе» на «хи-хи».И вкопали язык удалого монгола-певцав куликовскую землю среди васильков, чабреца.Будет время — поднимется до облаковурожай из отрезанных языков!И звенели опять, как проклятье слышны,у Мамая в ушах три воловьих струны.И, тайком возмечтав улизнуть за Урал,хан вдруг понял, что завтрашний бой – проиграл.