Страница 20 из 35
5Я не гостем пришел, Куликово поле, —я расту из тебя на российском раздолье.Если будут писать исследования, —что за странная здесь трава, —я — травинка шестисотлетняя,Куликово поле, твоя.И травинками шепчет, опушкамиКуликово поле — о Пушкине.Здесь, у пахнущих зеленью запаней,сам себя я остановил…Кто я — западник?Славянофил?Западники и славянофилы —старый спор.Спорят после смерти и могилыдо сих пор.И живые спорят замогильно,взяв пример.То на лапти молятся умильно,то – на НТР.Лаптелюбец, ладаном чадящий,дай ответ:разве русским не был Чаадаев?Кто он – швед?!Обвинять его за европействопоостерегись.Просто он не путал вселаптействои патриотизм.Технолюбец, ты не плюй на лапти.Лапти не пустяк.Ведь холопы до других галактикпрыгали в лаптях.Как ломались в спорах шпаги, вилы!Кто же помирил в такой борьбезападников и славянофилов?Пушкин. Помирил в самом себе.Поле Куликово, ты хранито, как чисто в Пушкине сливалсядух и вольтерьянства и славянствас жгучей африканинкой в крови.И качаешь ты, не сдавшись конницам,не убито сорною травой,Куликово поле, словно колосом,пушкинской курчавой головой…6По траве шуршат подковы посреди ночных теней.Видишь, поле Куликово, меж двух станов двух коней?Кто такие эти двое при жемчужных чепраках,битвы завтрашней герои или битвы этой прах?Прах бывает и геройским, только вряд ли победит.Кто за тем и этим войском четырьмя очьми следит?Перед битвой ночь, быть может, слишком поздний даст урок.Что так поздно вас тревожит, князь Димитрий и Боброк?А в ночном ордынском стане превеликий клич и стук.Рядом – воя нарастанье, волки носятся вокруг.И орлы вовсю клекочут, громко грает воронье.Что такая ночь пророчит — разгадай поди ее.Тихо-тихо в русском стане, только заревом – огни,и коснешься белой стаи, только руку протяни.Это лебеди внезапно налетели, как метель.Что земля готовит завтра — может, смертную постель?Князь Димитрий вдаль не скачет на вороний грустный грай.«Ты, Боброк, примет разгадчик. Вот возьми да погадай».Слез Боброк, прижался ухом к раннеутренней земле.«Слышу плач…» – и, павший духом, встал с ромашкой на скуле.«Чей же плач? – спросил Димитрий, и добавил он с тоски: —Ты щеку ладонью вытри — прилепились лепестки».Отвечал Боброк при этом: «Плачут женщины. Их две.Плач такой, по всем приметам, полагается вдове.Труп – страшнее нет подарка, если выбросит струя.Плачет первая – татарка, а вторая – русская».«Кто из них страшнее плачет?» — вопросил московский князь.«Обе – страшно… Это значит, что не хватит слез из глаз…»Не сорвался князь на ругань, но вспылил: «Боброк, ответь,можно ли при вдовах русских вдов татарских нам жалеть?»И Боброк ответил ровно, без стесненья и стыда:«Можно. Вдовы – невиновны. Дети – тоже никогда.Помнишь, князь, как мы в Рязани, не простя себе навек,всех рязанских вырезали… Разве все они – Олег?Грех чужих детей обидеть. Грех, желая русским рай,всех татар возненавидеть… Разве все они – Мамай?!»И задумался Димитрий, и, поводья сжав, изрек:«Хорошо, что мы до битвы исповедались, Боброк.Ты – разгадчик. Разгадай-ка: будет мир, ко всем не злой,мир, где кривда не хозяйка, мир без ханов и без войн?»И Боброк, лукаво глянув, припустил коня резвей:«Ишь ты как хитер – без ханов! Будет – даже без князей…»Вдруг подъехали три тени к двум коням в слепой ночи,только звякали сквозь темень харалужные мечи.«Кто такие?» – огорошен, князь спросил, зрачки кругля.«Мы? Добрыня, и Алеша, да из Мурома Илья.Где тут будут бить Мамая?» Улыбнулся князь вприщур:«В полк засадный принимаю. Только чур – не чересчур!»И сказал Илья как старший: «В том полку – не благодать.Нам бы чарку. Мы устамши… Но раз надо – будем ждать».Просветленья темной дали в притаившемся лесуПугачев и Разин ждали, саблей пробуя росу.Этой битвы Куликовской в роще, тайно непустой,ждали Пушкин и Чайковский, Достоевский и Толстой.С нетерпеньем новоселов ждали солнца красный шарстолько будущих монголов, столько будущих татар.Обмотав холстом подковы, знали три богатыря,что над полем Куликовым — человечества заря.