Блаженны алчущие

Ученый проковылял назад, к столу. — Думаю, теперь вас не удивит, если я скажу, что принимаю все происходящее близко к сердцу. Уезжайте спокойно, мы непременно остановим андаргийцев. Любой ценой.

Вскоре Кевин ушел, с головой, распухшей от цифр, значков и странных загадок, которые на улице, при свете дня, показались чистым бредом.

Ну что ж. В конце концов, это все уже не его проблема.

Правда, после рассказа Познающего Кевину даже захотелось остаться. Было бы недурно встретить андаргийцев в столице с мечом в руке, показать им, в последний раз, как умеют драться в Сюляпарре. Когда-то он именно так представлял себе день своей смерти. Рядом с Филипом и его семьей, на стенах города, в который враги вошли бы, но только через его труп.

Но решение принято — как и его отставка, а пояс оттягивает увесистый кошель, полученный от Роули. Куда большая сумма, чем то, что удалось бы выбить из старика до истории с Принцем Воров. Кэп так обрадовался, что избавляется от Кевина, что даже не стал торговаться.

В этом городе осталась всего пара незавершенных дел…

III.

17/11/665

Прежде чем войти в дом, Кевин постоял на пороге, мысленно готовясь. Он давно не бывал здесь — его визиты никому не приносили радости — и теперь заходить не хотелось. Ничего, стерпишь.

Темная скрипучая лестница не пахла мочой, из-за закрытых дверей не летела ругань и рев детей. Это место — тихий, респектабельный склеп — было куда приличнее, чем доходный дом его детства. И обходилось куда дороже.

Ему открыла служанка, немолодая, но еще крепкая женщина, которую Кевин нанял для ухода за матерью. Получив от гостя монету и разрешение отправиться на прогулку, служанка вся просияла, от восторга перестав даже, впервые за все их знакомство, посматривать на Кевина с опаской. Накинула шаль, вдела ноги в деревянные сабо и вылетела наружу со скоростью заключенного, чью камеру забыли запереть.

Кевин понимал ее слишком хорошо. Он едва успел войти, а ватная тишина уже забила уши воском, в легких застрял спертый воздух. Такая атмосфера бывает в домах, где идет прощание с покойником, и здесь тоже ощущалось незримое присутствие мертвеца — и не одного. Погибших надежд и ожиданий, умерщвленного будущего, горьких призраков давних ошибок.

Мать сидела в комнате у окна, за столиком, на который ложилась полоса бледного света. В той же позе, что в прошлый раз, словно и не пошевелилась с тех пор.

Он специально нашел для нее комнаты под самой крышей, чтобы можно было смотреть то в небо, то вниз, на улицу, где приманивала посетительниц лавка модистки. Но каждый раз, когда он навещал мать, ему казалось, что в светлом прямоугольнике окна она видит что-то свое — или не видит ничего. Как будто перед нею по-прежнему та глухая, с трещиной, стена.

Известие о том, что сын покидает отряд Ищеек и едет на восток, записываться в наемники, она восприняла спокойно. Да что там спокойно — головы не повернула, а на лице, таком худом, что под туго натянутой кожей как-то по макабрически четко проглядывал череп, не дрогнула даже жилка.

Кевин ожидал, что она будет хоть немного довольна. Мать всегда презирала его службу — работать шпионом, соглядатаем, возиться с отбросами общества, казалось ей самым позорным занятием для дворянина.

Он повторил, вдруг мать не расслышала, добавил: — Солдаты на границе с Влисом всегда нужны. Быть может, вы даже сможете говорить, что ваш сын погиб в бою.

Она поджала и без того бесплотные губы. — Ты думаешь, это сделает меня счастливой?

Ничто не сделает вас счастливой. Он не сказал этого вслух, и все же то была правда — он знал это, потому что был точно таким же, кровь от крови, кость от кости.

— Я оставлю вам денег, приличную сумму, — Он положил кошель рядом с ее сухой рукой, все свои сбережения, кроме того немногого, что требовалось на дорогу. — Должно хватить года на полтора скромной, бережливой жизни, если не больше. А поскольку вы всегда были более чем благоразумны…

Мать все так же молчала, и он продолжил: — Я начну посылать вам часть жалования при первой же возможности. А если мне не повезет, когда у вас кончатся деньги, попробуйте обратиться к Фрэнку Делиону. Он служит в отряде Ищеек, его ждет блестящая карьера, так что средства должны появиться. Уверен, он не позволит вам умереть с голоду. Вам записать его имя?

— Мне ничего не нужно. Я уже свое пожила.

Он знал, что она не рисуется и не давит на жалость, только не мать.

Она начала подниматься, опираясь о стол. Понадобилась пара мгновений, чтобы мать смогла разогнуться — видно, поясница снова беспокоила — но потом она встала прямо, как солдат на карауле. Прямоугольный подбородок, похожий на его собственный, упрямо застыл.

— У меня есть деньги, — Отвернувшись, она пошуршала юбками, и вскоре на столешницу с внушительным стуком упал еще один кошель. — Вот, забирай.

— Откуда это? — удивился он.

Мать пожала плечами — мол, глупый вопрос. — Накопила из того, что ты давал. Для тебя — мне уже незачем.

Она снова обратилась к окну, словно искала там что-то, какую-то мысль или подсказку. А потом прямо встретила взгляд Кевина. — Скорее всего, мы говорим в последний раз. И я считаю, что должна перед тобой извиниться.

— Не вижу, за что, — Ему совсем не хотелось ни сантиментов, ни трогательных прощаний — не то, чтобы его мать была на такое горазда.

— Я правда старалась… — Мать сделала небольшую паузу. Пальцы-когти царапали поверхность стола. Потом решительно продолжила: — Старалась воспитать тебя, как надо. Чтобы ты смог стать настоящим человеком, занять место в жизни, достойное твоих предков. Но, видно, что-то все же сделала не так.

— Понятно. А что тут еще можно было сказать?

— Должно быть, это вообще невозможно, женщине в одиночку вырастить мужчину так, чтобы из него вышел толк. Твоей вины тут нет. От отца тебе перешло мало хорошего, а остальное — на мне. — Она прижала костлявую руку к груди. — Я много думала. Теперь я все это ясно вижу.

— Не стоило и голову ломать, — сказал Кевин, когда смог собраться с мыслями. — Такой уж я уродился. И все тут.

— Ты — заботливый сын, — продолжила мать, пододвигая оба кошеля вперед. — Но я привыкла обходиться малым, а теперь уж мне и того не надо. Забери это, тебе пригодятся деньги на обмундирование и дорогу. Живи, как хочешь и знаешь, сын. Если тебе нужно мое благословение, оно у тебя есть.

— Что ж… Спасибо. Благодарю, — Он подошел ближе, нагнулся, чтобы поцеловать холодный лоб. Пальцы коснулись стола, но кошели он не взял. А потом развернулся и вышел.

Снова заныли ступени лестницы, словно он топал по чьим-то больным зубам. Дверь распахнулась под ударом ноги, и глаза, уже привыкшие к полумраку, резанул холодный свет дня.

Раздражение, которое Кевин почувствовал было наверху, улеглось почти сразу. Мать оставалась верна себе до конца, а это заслуживало уважения. Возможно, она и впрямь отчасти виновата в том, что из него вышло, но сейчас разбираться смысла не имело. В конце концов, она из последних сил старалась поступать так, как считала должным, — а многие ли имеют право это о себе сказать? Только не он.

Надо было торопиться. Предстоял еще один визит, а чем больше он сегодня пройдет засветло, тем лучше. Пришел его черед просить прощения.

IV.

Лужи на улице Трех Лилий подернулись ледком. Пока Кевин стоял у решетки в ожидании, он заметил, что дыхание вырывается из его рта белым паром — совсем как дым из многочисленных труб, которыми заросла высокая крыша особняка. Мороз в этом году пришел рано.

Привратник, в отличие от зимы, не торопился, но явился и он, в конце концов. Здоровый детина с мечом у пояса, выступавший теперь в этой роли, окинул посетителя суровым взглядом и, молча выслушав, отправился спрашивать разрешения у хозяйки.

Вскоре вернулся, так же молча мотнул головой, — следуй, мол, за мною, — а потом проводил Кевина внутрь особняка.