Блаженны алчущие

Вот только один, самый последний…

Осень 663-го

Будь боги милосерднее, все и закончилось бы там, у позорного столба. В последней схватке с собой, с болью, с миром, который так яростно его отвергал.

Это сражение он выдержал с честью. Палач даже похвалил его, чем Кевин абсурдно гордился. Будто получил теплый привет от далекого Оскара Картмора, тоже палача по призванию.

Но спектакль закончился, актеры и зрители разошлись. Тюремные стены защищали его от матери и от реальности — теперь пришлось остаться с ними лицом к лицу.

Они жили бок о бок в мрачной норе, ставшей будто еще темнее и меньше после того, как оттуда ушла вся надежда. Почти не разговаривали, обмениваясь словами только по самым насущным вопросам. Сперва Кевин оправлялся после пыток, затем серьезно заболела мать… Они растягивали свои скромные сбережения, как могли, но скоро те подошли к концу.

Начинать жизнь заново оказалось тяжелее всего. Пришлось выйти в поисках пропитания на улицы, где многие знали его и знали, что с ним произошло. Кевин не боялся самой черной работы, но искать ее, подходить к людям и заговаривать с ними, просить о чем-то — о, лучше бы провалиться сквозь землю!

После недели бесплодных блужданий, он не придумал ничего другого, как приползти в Свору. Там не были осведомлены, что Картморам он больше не друг, поэтому Доудер помог ему найти работенку-другую, из тех, кровавых, что Кевин сейчас предпочитал всем остальным.

Потом свел его с человеком, проводившем рукопашные бои в старом амфитеатре. Драться на кулаках со сбродом за деньги — совершенно недостойное занятие для человека благородного, и в самый раз — для опозоренного. Кевину оно пришлось по душе: наконец-то он смог выплеснуть ярость, убивавшую его изнутри, как гной в забродившей ране.

В дни боев он получал неплохие деньги, и все же это не могло считаться ни постоянным, ни надежным заработком. Одновременно они с матерью продавали все, что можно было продать — в том числе книги, что покупались для Военной Академии, одежду поприличнее, драгоценные ножны фламберга. Что делать с самим мечом, Кевин решил не сразу. Продать? Бросить Филипу под ноги? Потом в голову пришла — и прочно там поселилась — странная идея: когда-нибудь он убьет Картмора тем самым клинком, что тот ему подарил. Кевин чувствовал — подходящий момент настанет. Он даже развеселился немного, впервые за долгое время достал меч-бастард из-под кровати и отполировал до блеска.

Вскоре стало сложно находить бойцов, готовых драться с Кевином один на один. Зато известность принесла ему новую работу: на него обратили внимание люди одного богача с темной репутацией. Кевин снова служил телохранителем, только теперь вместо сына Лорда-Защитника охранял ростовщика и менялу, досадившего кому-то в преступном мире.

Его наниматель дрожал за свою жизнь (и не зря — где-то через год его голову нашли насаженной на шпиль его собственного дома), никогда не выходил на улицу без солидной охраны, и, кроме Кевина, держал при себе еще нескольких головорезов. За старших были братцы по прозвищу Рви и Режь. Парочка гигантов на полфута выше Кевина, шире в плечах.

На этой спокойной сытой службе Кевин бесился от скуки. Дождаться не мог, когда уже кто-то покусится на его патрона — неудачно или успешно.

Но ничего не происходило, пока…

Однажды в конце улицы, по которой, окруженный телохранителями, торопился ростовщик, вырос худощавый мужчина среднего роста. И застыл там, не двигаясь, непримечательная фигура в темном плаще.

Рви и Режь оставили Кевина охранять хозяина, а сами, поглаживая эфесы мечей, вразвалочку направились расчищать дорогу. Появление незнакомца — можно сказать, мелюзги рядом с их статью, — показалось им отличной возможностью продемонстрировать, что они не зря получают деньги.

Вот только чем ближе подходили Рви и Режь, тем медленнее становился их шаг, тем неуверенней — походка. За несколько футов они и вовсе остановились, и, кажется, будь у громил хвосты, те уже дрожали бы у них меж ног.

Вряд ли Рви и Режь узнали Оскара Картмора — даже Кевину это удалось не сразу. Как обычно, Алый Генерал выглядел ободраннее иного наемника, шляпа, сдвинутая на лоб, смазывала тенью черты. Скорее, этим двоим стало не по себе от мертвенной неподвижности, абсолютной уверенности его позы: а может, как чуют в лесу звери близость хищника, так и они почуяли, что от этого человека веет смертью…

Моей смертью.

Похоже, про него все же вспомнили.

Кевин пошел навстречу, обогнул Рви и Режь, сразу забыв о них, словно и не встречал никогда. Его жизнь подходила к концу, и все остальное было уже неважно.

Оскар безмолвно кивнул ему и они двинулись прочь, вскоре свернув в узкий, пахший мочой проулок.

Кевин смотрел на маячившую впереди спину, открытую для удара. Один бросок — один призрачный шанс… Оскар всегда говорил, что лишь мгновение отделяет лучшего из бойцов от куска гниющего мяса. Да нет, нет никакого шанса, хотя Оскар, пожалуй, оценил бы, а Кевин — попробовал бы. Если бы хотел жить.

— Это честь для меня, что послали именно вас.

— С чего ты взял, что меня кто-то послал?.. Ты отымел мою племяшку, а за такой грешок полагается наказание, не так ли?.. К тому же, мне любопытно, чему ты научился, пока меня тут не было.

Значит, о нем вспомнил лишь Оскар. Очень любезно с его стороны. — Поздравляю с удачной кампанией.

Алый Генерал вернулся в город три дня назад, с победой, которая купила Сюляпарре временную передышку. Если повезет, она могла продлиться годы.

Торжественный въезд победителей в город Кевин наблюдал, затесавшись среди высыпавших на улицы горожан, — темная опухоль гнева в ликующей плоти толпы.

Оскар ехал первым, следом — Филип, гарцуя на вороном коне.

Все без исключения почитали и боялись Алого Генерала, но бабье было радо получить героя помоложе и полюбезнее. Женщины и девки визжали от восторга, забрасывая Филипа цветами, высовывались из окон, рискуя разбиться, те, что посмелее, обнажали грудь — и народ, в опьянении победы, одобрял их приветственным гулом.

Филип был создан для такой роли — снисходительно кивал, улыбался, помахивая рукой, посылал дамам воздушные поцелуи, а сброду кидал монетки. Один раз он поймал букетик, который бросила ему девчонка лет двенадцати, и в знак благодарности швырнул ей кошелек, вызвав новую порцию визгов.

Подобраться бы поближе, сдернуть его с коня и открыть глотку кинжалом… Кевин мог бы даже успеть, до того, как его изрубят на куски воины из процессии или разорвет толпа. Но, потерпев неудачу, он снова выставил бы себя на посмешище — а потому убрался лелеять свою ненависть в одиночестве.

— Ты тоже не терял время даром, — Хриплый голос Генерала вернул его к действительности. — Ты ведь у нас теперь человек ученый, да, Грасс? Набрался ума?

— Я проучился столько же, сколько ваш племянник. Но грамоту не получил, так что это не считается.

Начал накрапывать дождик, словно небу не терпелось плюнуть на Кевина в последний раз.

— Зато тебя отменно высекли, — Оскар развернулся вдруг, в руках его — меч и кинжал. — Мой отец говорил, что нет ученья лучше порки, и я с ним совершенно согласен. Если б моих племянников больше секли, глядишь, из них вышел бы толк.

Было странно думать, что вот сейчас его не станет. В голове назойливым роем жужжали недодуманные мысли, все те же голоса, что не давали покоя в темнице и после. Это как умереть с недосказанным словом на губах… Но ведь он никогда не доведет мысль до конца, не придет к окончательному выводу. Никогда не скажет, даже самому себе, все то, что действительно хотел бы сказать.

Жить вечно — тоже не вариант.

— Мне иногда кажется, что я схожу с ума, — признался Кевин Оскару. Провел рукой по вспотевшему лбу…

— Ничего — я тебя вылечу.

И пляска началась.

Алый Генерал не торопился покончить с ним, растягивая удовольствие. Если он рассчитывал напоследок насладиться ужасом своей добычи, то просчитался — страха не было. Кевин послушно отбивал удары, не понимая — чего они ждут?