Блаженны алчущие

— Ты хочешь… чтобы я тебя поцеловал? — Бэзил не верил своим ушам.

Вместо ответа она облизнула широкие влажные губы, толстые, как сардельки.

К горлу подкатила тошнота. — Я… Если тебе нужен поцелуй, я позову моего человека.

— Наш друг целовал меня прежде, он не станет делать этого снова.

Бэзил вспомнил слова Йена. Да, вряд ли кому захочется повторить такой опыт. Неужели ведьма столь отчаянно нуждается в ласке?

— А если бы к тебе пришла женщина? — Он все еще надеялся найти другой выход.

— Поцелуй женщины еще лучше, да. В них больше жизненной силы, и они привыкли отдавать. Ну же, мой принц. Неужели я такая страшная? О, я читаю ответ в ваших глазах. И все же мне нужен именно поцелуйчик, — она хихикнула. — Нежный и страстный, как я люблю.

Чертову бабищу забавлял его страх, это было ясно. Сегодня он только и делал, что выставлял себя на посмешище перед сбродом.

Ну же. Все, что тебе нужно, это потерпеть, несколько мгновений, не больше. Не впервой. Он вспомнил Лио, горячий шепот в ухо, прохладные пальцы. Пожалуйста… Сглотнул, приказывая желудку успокоиться, и шагнул к ведьме.

Из складок ее темных одежд с писком метнулись крысы, заставив Бэзила застыть с отчаянно бьющимся сердцем.

— Не бойтесь. Мои малыши вас не укусят. Я — тоже.

Боги, а если и правда укусит?

Он нагнулся вперед. В широких зрачках ведьмы играло пламя плошек и иной, черный огонь, и Бэзил зажмурился, чтобы не видеть.

Губы впились в его губы, жадно, властно. Дыханье ведьмы пахло фиалками и сиренью, язык был сладким, как мед… Приятная легкость охватила его, он куда-то плыл, потеряв счет мгновеньям, минутам…

И опустился на пол, когда ноги подогнулись, став мягкими, как непропеченное тесто. — Что ты со мной сделала? — Этот жалкий стон — его голос?

— А вы не знали? Забрала немного молодости, год жизни, может, два.

Вместо крика возмущения из гортани вылетел писк.

— Не волнуйтесь, мой принц, — Ведьма все еще подсмеивалась над ним. — Вы проживете очень долго — коли вам позволят.

Ее лицо! Только что оно утопало в складках, теперь же они разгладились. Сквозь кисель дряблой плоти проступал костяк, что-то, похожее на подбородок, скулы.

Бэзил провел рукой по своей щеке, опасаясь, что почувствует дряблую старческую кожу. — Успокойтесь, вы так же прекрасны, как раньше, — сказала ведьма. Она вытянула руку в черном рукаве, огромную лапу с толстыми пальцами, и тоже коснулась его лица, шеи. Прикосновение было теплым, почти горячим.

Его передернуло, но он не отшатнулся.

Ведьма нащупала еще одну цепочку, скрытую под рубашкой, и вытянула наружу серебряный кулон-оберег. — Снимите его.

— Это небезопасно, — объяснил Бэзил. — Он нужен, чтобы чудовища не знали, что я здесь.

— Я же знаю, — В повисшей паузе было слышно, как шебуршатся крысы. — Вы хотите, чтобы я общалась с темными силами, а ваш кулончик приказывает им держаться подальше.

— Не знал, что они настолько послушны, — проворчал Бэзил, повинуясь.

— Некоторым они повинуются. Например, мне.

Все еще слабый, он заставил себя подняться на ноги. Вручил ведьме шарф, кольцо, а потом — медальон. За отделанной перламутром и эмалью крышечкой скрывался миниатюрный портрет матери. — Другая гадалка посоветовала принести это.

Ведьма провела пальцем по портрету, почти нежно. — Можете ли вы поверить, что когда-то я была наполовину так красива?

Он не мог. — И что случилось?

— Жизнь.

— Кольцо и шарф принадлежали этой женщине. Я хочу, чтобы ты призвала ее дух. Мне надо узнать, как она умерла, — Слова давались с трудом. Царапали горло, оставляли едкий привкус на нёбе. Столько лет сомнений… Он почти привык жить с ними, как привыкают жить с болезнью. Как жить с правдой? — …Кто ее убил.

В глубине души он знал ответ. Но оставался еще один вариант, последняя надежда: женщина, которая заняла место его матери, ее бывшая фрейлина. Ядовитая змея с ледяной чешуей, заползшая в их дом и обвившаяся вокруг очага, пока от пламени в нем не остался лишь прах.

Глаза, горевшие как фонари, смотрели на него, не мигая, и он позволил себе утонуть в их болотистом свете. — Те, кому дано видеть по-настоящему, могут сказать, посмотрев на портрет, жив человек или мертв. Иногда удается понять, где его искать. Меня часто просят разыскать пропавших — мужей, жен, детей. Лжецы и шарлатаны кормят людей надеждами, а когда они готовы принять правду, то приходят ко мне. Чаще всего мне приходится отвечать, что те, кого они ищут, покинули этот мир.

Бэзил начинал терять терпение. — Я спрашиваю не об этом.

— Когда я смотрю на этот портрет, то чувствую, что этой женщины нет среди мертвых. Разочарование было горьким. — Старая дура, она не может быть жива, это…

— Я знаю, кто это, — То, как она это сказала, заставило его замолчать. — Могу ли я не знать?.. Когда я касаюсь портрета или интимной вещи того, кто еще жив, то чувствую тепло. Портрет этой женщины обжигает меня, как огонь.

— Но как…

— Иногда кажется, что видящие ошибаются. Но такое происходит редко. Дело в другом: не все из тех, кто ходит между нами, по-настоящему живы, и не все, чья оболочка истлела, покинули этот мир. Есть духи, которых что-то здесь удерживает — привязанность, жажда отмщения или ненависть, но всегда — сила воли.

Неупокоенные души… Он давно не верил в подобные вещи, но тут, в сердце Тьмутени, многое виделось по-другому. Отчаяние сдавило ему грудь, скорбь, бессильный гнев.

Мать, не обретшая покоя, потому что смерть ее осталась неотомщенной… Неужто они заставили ее страдать даже после смерти? До него доходила болтовня слуг, что якобы встречали ее призрак после полуночи, и в детстве он часами бродил по ночному дворцу, по пустым сумрачным коридорам, в тщетной надежде на такую встречу. Почему его она не навестила? Он так скучал по ней.

— Эти духи… они очень страдают?

— Думаю, тех, кого держит ненависть или горе, они должны жечь или леденить. Любовь… это чувство я не испытала. Быть может, ваша мать осталась в этом слое, чтобы присматривать за вами. Если бы я не знала, о ком речь, то сказала бы, что она жива, но…

Жива… Нет, это было безумием. Пусть он и не осмелился взглянуть на тело, но другие приходили прощаться с леди Филиппой, ее бальзамировали, заперли в гробу, заточили в склеп.

— И это значит, что ты не можешь связаться с нею? Странно, я бы подумал, что все наоборот.

— Могу сказать, мой принц… Что-то шепчет мне, что убил ее человек, которого она любила больше всего на свете.

Эти слова загнали Бэзила в тупик. Могла ли речь идти об его отце? Или ведьма сама не знает, что несет?

— А как насчет, — он помолчал, — проклятия? — Один преступник у него уже был, одно признание. — Ты умеешь наслать порчу?

— Это я умею, мой принц, лучше всего. Нет ничего проще, ибо все портится и гниет — такова природа всех вещей в этом мире. Убить легче, чем дать жизнь, легче наслать проклятие, чем спасти. Но человек, которого вы замыслили погубить, давно проклят, и прекрасно живет со своими проклятиями. Поймите, порчу можно навести на мнительных людишек, запутавшихся в надеждах и страхах, серых, как большинство людей. Те, кто сверкает белизной или чернее черного, мне не подвластны. Нельзя проклясть ни святого, ни черта.

— Немного от тебя толку, — процедил Бэзил.

— Не расстраивайтесь. Проклятия, при всем при том, вещь коварная, да. Помню, один юнец пришел ко мне, чтобы я извела мужа его любовницы, хотел сделать ее вдовой. Речь шла об обычном человечке, и я пообещала, что супруг не проживет больше месяца. Проклятье подействовало, удача от мужа отвернулась. Когда он уехал из дома по делам, то упал с коня и сильно расшибся. Пришлось вернуться. Супруг прибыл посреди ночи, когда никто его не ждал… Хоть и с разбитой головой, ему хватило сил, чтобы схватить топор и расправиться с женой и ее полюбовником, тем самым юнцом. Соседи схватили мужа, когда он пытался избавиться от тел, а через неделю его повесили. Все, как обещано…