Страница 8 из 13
– Конечно, нет. Кто у него враги? Он же убивал своих так же легко, как чужих. Быть такого не может, чтобы никто не желал с ним поквитаться.
Больной вздохнул, почесал щеку.
– Ну… Сеня Царь, говорят, с ним что-то не поделил[4].
Опалин резко мотнул головой.
– Мимо. Дальше…
– А из крупных я больше никого не припомню. Знаешь что? Найди-ка ты Дымовицкого, он за ним гонялся. Он сейчас из угрозыска ушел, но наши должны знать, где его найти. Поговори с ним. Дымовицкий – мужик толковый, может, он тебе что подскажет.
– Спасибо, Вася, – искренне сказал Опалин, поднимаясь с места. – Я – честное слово – все понимаю, ты зря думаешь, что я просто так уперся… Если я пойму, что ничего сделать не могу, – отступлюсь. Куда я денусь…
– Ты, главное, на рожон не лезь, – попросил его Селиванов. – Хорошо?
Опалин пообещал, что будет осторожен и осмотрителен (два качества, которые давались ему с трудом), и, попрощавшись с больным, ушел.
Глава 6
Особое поручение
На следующее утро Опалин, пробудившись, почувствовал неприятную пустоту, словно из-под жизни его выбили опору и все его существование из-за этого как-то перекособочилось. Ему не нужно было идти на работу, потому что он был отстранен – но до зарезу требовалось выяснить, где живет Дымовицкий, который мог подсказать что-нибудь ценное, а чтобы найти его, следовало все-таки нанести визит в Большой Гнездниковский и узнать у коллег, где он живет.
Коммунальная квартира была полна обычной суетой: две соседки ругались из-за белья, которое одна из них повесила сушить на веревку, протянутую поперек коридора, кто-то хотел поскорее попасть в туалет, который был занят другим. Идя мимо соседской двери, Опалин услышал, как рассерженный отец семейства распекает дочь за то, что она потеряла калошу. Потом с кухни прибежала взволнованная соседка и стала жаловаться, что у нее барахлит примус. Она говорила, обращаясь преимущественно к Опалину, и сыпала словами со скоростью пулемета. Наконец, не выдержав, он буркнул: «Я не чиню примусы» и, улучив момент, скрылся в ванной. Соседки, только что ругавшиеся из-за белья, переглянулись и засмеялись.
– Зря стараешься, Татка, не выйдет у тебя ничего, – обратилась одна из них к хозяйке барахлящего примуса. – Ну не ндравишься ты ему!
– Чего ты мелешь? – вскинулась Татка. – Беда у меня!
– То у тя примус барахлит, то занавески снять надо, а еще мебель передвинуть, – хихикнула вторая соседка, блестя глазами. – Ой, Татка, Татка!
– Чего Татка? – фальшиво горячилась собеседница. – Без примуса я что делать буду?
– Ну, Степана чинить позовешь, – хмыкнул проходивший мимо старый сосед. – Братца своего. Нешто откажет? Он же примусами на рынке торгует, все о них знает…
В ванной до Опалина донесся из коридора неясный гул голосов, а за ним взрыв смеха, и молодой человек невольно поморщился, чистя зубы. Он давно уже понял, что Татка имеет на него виды, но сам-то он видов на нее не имел, и ловкость, с которой она выдумывала предлоги, чтобы сократить дистанцию между ними, раздражала его. Он не любил задних мыслей, нечестности и извилистых путей, предпочитая в жизни прямоту и надежность. То, что в отношениях они могут быть не всегда уместны, даже не приходило ему в голову.
Он провел рукой по щеке и подумал, что сегодня можно не бриться. Потрогал губу, которая почти зажила, и стал размышлять, не отпустить ли ему усы. Из зеркала на него смотрел серьезный брюнет с крупноватыми чертами лица, губастый и симпатичный. Возле виска пролегал широкий рубец, о происхождении которого Опалин вспоминать не любил. Но тут Татка стала ломиться в ванную, крича, что ей позарез туда нужно, и Иван сбежал.
Он позавтракал в столовой. Оладьи были так хороши, что он задержался и взял вторую порцию. Свободный человек, черт возьми; никто его нигде не ждет. Кроме, может быть, его судьбы.
Трясясь в трамвае, который вез его в Большой Гнездниковский, Опалин дышал на стекло и думал, что делать и как вообще вести себя, когда он столкнется с кем-нибудь из своих. Мысли об этом были обрывочны и внушали ему смутное желание поскорее от них отделаться. Но в здании угрозыска, едва миновав дежурного, Опалин сразу же нарвался на Петровича.
– А! Ваня! – сердечно вскричал Петрович, как будто не было неприятного разговора в гостиной Сонькиного дома в Одиноком переулке. – А я уж звонить тебе хотел. Слушай, тут дело есть для тебя…
– Меня возвращают на работу? – встрепенулся Иван.
Логинов посерьезнел.
– Нет. Пока нет. То есть, – он прокашлялся, – в полном, так сказать, объеме… еще нет. Но ты нам нужен. В общем, кому заняться этим делом, как не тебе…
Он завел Опалина в кабинет, где они сидели, и объяснил, что есть заявление по факту гибели под трамваем гражданки Евлаховой Галины Аристарховны. Родители ее сомневаются в том, что это был несчастный случай, так что…
– Ну вот, и для тебя нашлась работенка, – объявил Логинов жизнерадостно.
– Это что, та самая, из-за кого я в ту ночь опоздал?
– Она.
– Так я же свидетелем был. Разве я могу…
В кабинет вошел Келлер, увидел Опалина, стал желт, как лимон, погонял по скулам желваки и ретировался.
– Можешь, – подтвердил Петрович, сделав вид, что не заметил немца, как и того, что, уходя, Бруно хлопнул дверью громче обычного, – ты – незаинтересованное лицо. Ты же не знал ее?
– Нет, конечно! – нервно вскрикнул Опалин. – Слушай, где я могу Дымовицкого найти?
Петрович, который залез в ящик стола, чтобы передать собеседнику имеющиеся бумаги, застыл на месте.
– А зачем он тебе?
– Посоветоваться. Я слышал, он Стрелка ловил.
– Он уже не наш, – сказал Логинов решительно, вкладывая в эту короткую фразу какой-то особенный смысл, словно отсекающий Дымовицкого от их среды.
– Какая разница? Мне только поговорить.
Петрович поглядел на его нетерпеливое лицо, вздохнул, оторвал полоску бумаги от газеты и нацарапал на ней адрес.
– Вот… Держи.
– Спасибо, – поблагодарил Опалин, прочитав адрес. – Это Верхние торговые ряды, что ли?
– Угу, – Логинов кашлянул. – Ты на кремации будешь?
Кремация была в некотором роде идеей фикс тогдашней власти, поссорившейся с церковью и наступающей на все, чем церковь занималась ранее, включая то, что относилось к области смерти. Кремация против традиционного погребения – с привлечением всех средств пропаганды, от популярных брошюрок до стишков продажных куплетистов в «Вечерней Москве»; но успехи, прямо скажем, были не слишком выдающиеся – хотя бы по той причине, что на всю страну имелось лишь несколько крематориев. Кроме того, кремация порождала порой двусмысленные ситуации, как, например, с Лениным, которого нельзя было хоронить по-христиански и в то же время было неудобно сжигать с точки зрения политической. Разумеется, в тот миг Опалин не размышлял обо всех этих тонкостях. Он был молод, полон жизни, и его инстинктивно отталкивало все, что слишком навязчиво напоминало о смерти. Он не любил кладбища, похороны, траурные одежды и надгробные речи. Логинов увидел, как вытянулось его лицо, и угадал ответ до того, как он был произнесен.
– Я не… Ты же сам поручил мне… Я лучше пойду…
Он взял из рук Петровича тоненькую папку, в которой находились все материалы дела, и шагнул к двери.
– Постой, – сказал Логинов ему вслед. Опалин нехотя остановился и обернулся. – Отец этой девушки в Моссовете работает. Будь с ним вежлив и… Ну и вообще.
– Девушки? – машинально переспросил Иван.
– Ей семнадцать было.
Он вспомнил улицу, утопающую в тумане, встречный трамвай, ползущий по рельсам, платок на голове вагоновожатой, месиво под колесами, и в ушах его вновь зазвучал слабый вскрик:
– А-ах!
Последнее, что она произнесла в жизни.
– Постой, – начал Опалин, – почему ее родители считают, что это не несчастный случай? У них есть причины?
4
О Сене Царе см. роман «Ласточкино гнездо».