Страница 8 из 46
Не надо
Не надо… Все призрачно – и темных окон матовость,и алый снег за стоп-сигналами машин.Не надо… Все призрачно, как сквер туманный мартовский,где нет ни женщин, ни мужчин — лишь тени женщин имужчин.Не надо… Стою у дерева, молчу и не обманываю,гляжу, как сдвоенные светят фонари,и тихо трогаю рукой, но не обламываюсосульку тоненькую с веточкой внутри.Не надо… Пусть в бултыхающемся заспанном трамваишкес Москвой, качающейся мертвенно в окне,ты, подперев щеку рукою в детской варежке,со злостью женской вспоминаешь обо мне.Не надо… Ты станешь женщиной, усталой умной женщиной,по слову доброму и ласке голодна,и будет март, и будет мальчик, что-то шепчущий,и будет горестно кружиться голова.Не надо… Пусть это стоит, как и мне, недешево,с ним не броди вдвоем по мартовскому льду,ему на плечи свои руки ненадежныеты не клади, как я сегодня не кладу.Не надо… Не верь, как я не верю призрачному городу,не то, очнувшись, ужаснешься пустырю.Скажи: «Не надо…» — опустивши низко голову,как я тебе сейчас «не надо…» говорю.1960Тайны
Тают отроческие тайны,как туманы на берегах…Были тайнами – Тони, Тани,даже с цыпками на ногах.Были тайнами звезды, звери,под осинами стайки опят,и скрипели таинственно двери —только в детстве так двери скрипят.Возникали загадки мира,словно шарики изо ртаобольстительного факира,обольщающего неспроста.Мы таинственно что-то шепталина таинственном льду катка,и пугливо, как тайна к тайне,прикасалась к руке рука…Но пришла неожиданно взрослость.Износивший свой фрак до дыр,в чье-то детство, как в дальнюю область,гастролировать убыл факир.Мы, как взрослые, им забыты.Эх, факир, ты плохой человек.Нетаинственно до обидынам на плечи падает снег.Где вы, шарики колдовские?Нетаинственно мы грустим.Нетаинственны нам другие,да и мы нетаинственны им.Ну, а если рука случайноприкасается, гладя слегка,это только рука, а не тайна,понимаете – только рука!Дайте тайну простую-простую,тайну – робость и тишину,тайну худенькую, босую…Дайте тайну – хотя бы одну!1960«В вагоне шаркают и шамкают…»
В вагоне шаркают и шамкаюти просят шумно к шалашу.Слегка пошатывает шахматы,а я тихонечко пишу.Я вспоминаю вечерениееще сегодняшнего дняи медленное воцарениедыханья около меня.Пришла ко мне ты не от радости —ее почти не помнишь ты,а от какой-то общей ревности,от страшной общей немоты.Пришла разумно и отчаянно.Ты, непосильно весела,за дверью прошлое оставилаи снова в прошлое вошла.И, улыбаясь как-то сломаннои плача где-то в глубине,маслины косточку соленуюгубами протянула мне.И, устремляясь все ненадошнейк несуществующему дну,как дети, мы из двух нерадостейхотели радость – хоть одну.Но вот с тетрадочкой зеленоюна верхней полке я лежу.Маслины косточку соленуюя за щекой еще держу.Я уезжаю от бездонности,как будто есть чему-то дно.Я уезжаю от бездомности,хотя мне это суждено.А ты в другом каком-то поездев другие движешься края.Прости меня, такая поздняя,за то, что тоже поздний я.Еще мои восприниманияменя, как струи, обдают.Еще во мне воспоминания,как в церкви девочки, поют.Но помню я картину вещую,предпосланную всем векам.Над всей вселенною, над вечностьютам руки тянутся к рукам.Художник муку эту чувствовал.Насколько мог, он сблизил их.Но все зазор какой-то чутошныймеж пальцев – женских и мужских.И в нас все это повторяется,как с кем-то много лет назад.Друг к другу руки простираются,и пальцев кончики кричат.И, вытянутые над бездною,где та же, та же немота,не смогут руки наши бедныесоединиться никогда.1960