Страница 29 из 46
Однажды, ведя допрос предприимчивого великовозрастного внука, который, перед тем как слинять за бугор сам, ухитрился набить якутскими алмазами вскрытую черепную коробку своей покойной бабушки, отправляя цинковый гроб с телом по маршруту Шереметьево – Брайтон-бич, якобы для захоронения на одном кладбище с родственниками, Пальчиков заметил, что допрашиваемый, неадекватно собственному юридически незавидному положению, неожиданно стал гнусно ухмыляться, глядя куда-то поверх его, Пальчикова, головы.
Пальчиков обернулся, поднял глаза и в ужасе увидел над собой на верхней деревянной планке административной карты Советского Союза повешенные им вчера для просушки и позабытые там носки, один из которых фатально уже участвовал в его семейной драме.
Несмотря на все старания Пальчикова скрыть свою драму от сослуживцев, они ее заметили в силу своей обязывающей к наблюдательности профессии и в силу солидарности перед лицом тех, кто недооценивает неброский ежедневный героизм рыцарей общественного порядка.
Сослуживцы, по профессиональной привычке строить легенды, создали красивую страдальческую версию о Пальчикове, согласно которой он, оказывается, вынужден был покинуть жену по принципиальным мотивам в связи с тем, что она из садистских соображений предпочла ему и его более чем скромной зарплате не кого-нибудь, а компьютерного кооперативщика, чьим хобби был домашний террариум с мини-пресмыкающимися.
В нашей стране, в том числе и в МВД, любят скромных и несчастных гораздо больше, чем нескромных и счастливых, и посему репутация Пальчикова, подкрепленная такой, вызывающей сострадание и уважение легендой, стала укрепляться и ему поручали дела одно важней другого.
Однажды его послали в областной центр, где произошла история под кодовым названием «Паровоз», хотя ей больше подошла бы как эпиграф строчка революционной песни «Наш паровоз, вперед лети». Как известно, во второй строчке указывалось, что остановка предполагалась в Коммуне.
В этом областном центре была больница для детей, больных полиомиелитом. Помещалась она несколько на отшибе, в бывшей усадьбе бывшего председателя уездного дворянского собрания, который в первые дни революции романтически пожертвовал свою беломраморную собственность под народный госпиталь, за что был отблагодарствован пулей в лоб во время гражданской войны за якобы попытку переписки с екатеринбургским узником в целях его побега из Дома Ипатьевых.
В больнице помещалось около двухсот детей. Несмотря на бедность оборудования и нехватку лекарств, неистребимые русские земские врачи-подвижники, как могли, спасали детей – если не всех, то многих.
И вдруг посреди лютой зимы лопнул проржавевший насквозь огромный отопительный котел, сваренный еще до революции на Путиловском заводе. Стены больницы изнутри постепенно стали покрываться изморозью, а в послеоперационных палатах лежали дети, которых было смертельно опасно перемещать. По здравой подсказке опыта российской истории начали устанавливать буржуйки, но это была только временная мера. Чтобы спасти детей, срочно нужен был новый котел.
Самый ближний – Ленинградский котельный завод – запросил два месяца срока.
Собрались отцы города, стали думать-гадать.
Кому-то пришла в голову гениальная по простоте мысль – поставить во дворе паровоз и, подведя трубы, отапливать больницу паровозным котлом.
Нашли старый паровоз в рабочем состоянии. Но ближайший маневровый отвилок железной дороги был километрах в пяти.
Выручили военные. Они взялись доставить паровоз до больницы старинным русским волоком.
Событие в истории города было незаурядное, и все учреждения взволнованно прекратили работу. На тротуарах стояли толпы, машущие красными флажками и бумажными цветами, как будто при первом официальном визите главы какого-нибудь твердовалютного государства. Впереди ехали три мотоциклиста в камуфляжных десантных куртках и, неизвестно почему, с автоматами на шеях. За ними маршировали пионеры, колотя палочками в барабаны, особенно звонкие на морозе. Затем шел военный духовой оркестр с золотыми удавами труб, обнимающими шинели музыкантов, припорошенные снежком. Посреди улицы двигались четыре военных тягача, на мощных тросах волоча паровоз с надписью на закопченной трудовой груди: «В Коммуне остановка» – и зверски уродуя асфальт гусеницами и упирающимися ржавыми колесами «мамонта пятилеток».
Вдоль тротуара, параллельно шествию, ехал на малом ходу газик, весьма непрезентабельный, затерханный, чихающий, но зато на его подножке зеркально сияли два ослепительно начищенных сапога, собранные в гармошку, на которой можно было играть любую пляску. Обладатель сапог, несколько выпивший, но исполненный фронтовой энергии румянощекий майор, похожий на матрешку в офицерской форме, вдохновенно командовал операцией. Когда паровоз застревал, майор орал в мегафон не менее отечески и воодушевляюще, чем Суворов в Альпах:
– А ну, ребятушки, навались. Не посрамим Россию, орлы. Поможем нашим детишкам. Вперед, родимые!
С помощью моральной поддержки народа и духовой музыки паровоз до двора больницы все-таки доволокли. Трубы нашли, подварили. Уголь подвезли. Но вдруг возникла загвоздка – а кто будет топить котел?
Для этого были нужны профессионалы – паровозные кочегары, а где их взять? Эта профессия исчезла вместе с призраком паровоза, чья остановка в Коммуне не состоялась.
Нашли двух стариков-пенсионеров с железнодорожным кочегарским прошлым, но оба оказались хоть и древними, а жлобами. Они зарабатывали на своей огородной клубнике столько, что заломили за два месяца кочегарства 10 тысяч на двоих, а это по тем временам сумма была приличная. Откуда могли быть такие деньги у полиомиелитной областной больницы?
Директор леспромхоза, широкая русская купеческая натура, однако стреноженная уголовным кодексом, рискуя собой во имя спасения детишек, взял эти деньги на себя, фиктивно оформил пенсионеров вместе с их старухами-женами как бригаду лесорубов. Из искры возгорелось пламя, и пенсионеры молодецки зашуровали в топке.
Целых два зимних месяца в облака спасительно дымил неподвижно стоящий ветеран-паровоз, и население города, глазея на сие диво дивное, умилялось изобретательности русских умельцев:
– Умеем ведь, а?!
Но через два месяца ленинградцы сварили новый котел, а котел паровоза, к разочарованию больничных детишек, привыкших к его дружескому теплу, загасили.
Отцы города теперь мучительно обмозговывали: где добыть денег на починку искореженного тягачами и паровозом асфальта и куда, в конце концов, девать этакую махину – ведь не катить же ее по асфальту обратно! Наконец председатель горсовета, слывший интеллектуалом в связи с тем, что играет в самодеятельности на флейте, восторженно хлопнул себя по лбу и ликующе произнес волшебное советское слово: «Металлолом!»
Паровоз разрезали автогеном и продали кусками по весу, а вырученные деньги пошли на ремонт покалеченных улиц.
И вдруг эту веселую, изобретательную и, главное, человечную операцию «Паровоз» по спасению от холода больных полиомиелитом детей превратили в уголовное дело против ее авторов.
Заварил эту кашу зам. областного прокурора, намекая в своих телефонных «сигналах» в Москву на политическую подоплеку манипулирования паровозом с целью саботажа демократических перемен.
Приехавший для расследования Пальчиков установил, что согласно бухгалтерским выплатным документам бригада лесорубов, состоявшая из двух стариков и двух старушек среднего возраста 75 лет, побила мировой рекорд лесоповала по кубометрам, что было удивительно, ибо одна из этих старушек, оформленная водителем трелевочного трактора, уже пять лет находилась в парализованном состоянии и могла заниматься трелевкой бревен только при помощи своей инвалидной коляски.
Зампрокурора с длинными мохнатыми руками питекантропа и коротенькими наполеоновскими ножками ввинчивался взглядом провинциального Робеспьера в глаза столичного следователя, слипавшиеся от бессонницы по причине семейной драмы, и докладывал ему без обиняков, как демократ демократу: