Страница 24 из 46
Королева красоты
Ночь вся шиворот-навыворот.Все дома кругом пусты.Я в Сантьяго. Я на выборахкоролевы красоты.Это празднество не в здании,а под небом, просто так —прямо в центре мироздания,в звездопаде и цветах.Оркестранты чуть под мухою.В них – таинственный процесс,и под музыку, под музыкупроцессия принцесс.Женщин — страшное количество.Это тяжко, но терпи.С плеском платья их колышутсяот дыхания толпы.Старичков и то поддразниваютшалым просверком зрачков,и подмостки чуть подрагиваютот уколов каблучков.Все слова сегодня бросовые,потому что так стройныноги брезжащие бронзовые,ноги лунной белизны.А под номером тринадцатымнекрасивая одна,и ее конфигурация,мягко выражусь, бледна.Видно, хочется замужестваи поэтому идет.Аплодирует за мужествоей собравшийся народ.Кто же будет королевою?Та — с усмешкой колдовской?Та — с лимонной карамелькоюза лиловою щекой?Эти женщины мне нравятся,но на Кубе есть однавсех затмившая красавица.Удивительна она.Эта женщина – вне конкурса,Ее очи начеку,и украшена не кольцами —пистолетом на боку.Все в ней плещет и волнуется,Брови черные – вразлет.Сеньорита Революцияпо городу идет.Ее недруги артачатсяи кричат ей «улю-лю»,ну а я влюбился начисто…Неужели разлюблю?Неужели ты изверишьсяи состаришься в борьбе?Неужели ты изменишься,изменив самой себе?Но предвидеть все могу ли я,если в манговом раюты, как душная магнолия,кружишь голову мою?Пусть другие не обидятся,но бесспорно это ты,революция кубинская —королева красоты!1961, Куба«Всегда найдется женская рука…»
Всегда найдется женская рука,чтобы она, прохладна и легка,жалея и немножечко любя,как брата, успокоила тебя.Всегда найдется женское плечо,чтобы в него дышал ты горячо,припав к нему беспутной головой,ему доверив сон мятежный свой.Всегда найдутся женские глаза,чтобы они, всю боль твою глуша,а если и не всю, то часть ее,увидели страдание твое.Но есть такая женская рука,которая особенно сладка,когда она измученного лбакасается, как вечность и судьба.Но есть такое женское плечо,которое неведомо за чтоне на ночь, а навек тебе дано,и это понял ты давным-давно.Но есть такие женские глаза,которые глядят всегда грустя,и это до последних твоих днейглаза любви и совести твоей.А ты живешь себе же вопреки,и мало тебе только той руки,того плеча и тех печальных глаз…Ты предавал их в жизни столько раз!И вот оно – возмездье – настает.«Предатель!» – дождь тебя наотмашь бьет.«Предатель!» – ветки хлещут по лицу.«Предатель!» – эхо слышится в лесу.Ты мечешься, ты мучишься, грустишь.Ты сам себе все это не простишь.И только та прозрачная рукапростит, хотя обида и тяжка,и только то усталое плечопростит сейчас, да и простит еще,и только те печальные глазапростят все то, чего прощать нельзя.1961, Куба«Хотят ли русские войны…»
Хотят ли русские войны?Спросите вы у тишинынад ширью пашен и полейи у берез и тополей.Спросите вы у тех солдат,что под березами лежат,и вам ответят их сыны,хотят ли русские войны.Не только за свою странусолдаты гибли в ту войну,а чтобы люди всей землиспокойно видеть сны могли.Под шелест листьев и афишты спишь, Нью-Йорк, ты спишь, Париж.Пусть вам ответят ваши сны,хотят ли русские войны.Да, мы умеем воевать,но не хотим, чтобы опятьсолдаты падали в боюна землю грустную свою.Спросите вы у матерей.Спросите у жены моей.И вы тогда понять должны,хотят ли русские войны.1961, КубаИрпень
Я так много когда-то тебе обещал,ну а дать ничего не могу — обнищал.Обещал тебе нас в синеве и листве,на зеленой листве, голова к голове,и по вишне прохладной за каждой щекой,и томительно пахнущий сеном покой.Мы хотели в Ирпень, в полудрему и лень,где, наверное, есть тот обрыв или пень,на котором писал под левкои и лес,убегая сюда, гениальный беглец…Но сегодня нельзя убежать никудаот стыда за историю, как от суда.Льют по-лютому ливни, безжалостно льют,размывая надежды на мир и уютдля тебя и меня, в синеве и листве,на зеленой траве, голова к голове…Лакировщики борщ поглощают, урча.Видный критик подходит — он мне до плеча.Но он все-таки треплет меня по плечу:«Вот сейчас вы такой, как давно я хочу.Не попались на удочку лестной молвы,и к гражданской тематике вырвались вы…»Я в глазах твоих вижу презренье и стыд.Похвалою его для тебя я убит.Ты не верь — я не тот, я не тот, я не тот!Просто весь я раздроблен, как в паводок плот.Этот критик – он врет. Ты не слушай вранья!Мои щепки ему по душе, а не я!Ну а ты говоришь: «Нет, ты именно тот.Ты не плот, а эпохой взлелеянный плод.Ты – любимчик эпохи, примерный сынок…» —и прекрасный твой взгляд нестерпимо жесток.Говоришь ты — эпоха мне кровная мать.Разве мать, она может калечить, ломать?Как коня, хомутали меня хомутом.Меня били кнутом, усмехаясь притом.А сегодня мне пряники щедро дают.Каждый пряник такой для меня, словно кнут…Что – я этой эпохи лелеемый сын?Оцепляется проволокой Берлин,и в ООН по пюпитру чуть-чуть под хмелькомобнаглевший хозяйственник бьет башмаком.Погляди на него – вот эпохи дитя.Разыгралось дитя, и уже не шутя.Нет квартиры у нас. Он на это плюет,за ракетой ракету готовя в полет.Над Ирпенью сырая осенняя мгла.Лакировщики мрачно играют в козла.Голодает Россия, нища и боса,но зато космонавты летят в небеса.Я страшней обнищал — я душой обнищал.Ты прости, что так много тебе обещал.Август 1961, Ирпень