Страница 25 из 46
Бабий Яр
Над Бабьим Яром памятников нет.Крутой обрыв, как грубое надгробье.Мне страшно. Мне сегодня столько лет,как самому еврейскому народу.Мне кажется сейчас — я иудей.Вот я бреду по древнему Египту.А вот я, на кресте распятый, гибну,и до сих пор на мне – следы гвоздей.Мне кажется, что Дрейфус — это я.Мещанство — мой доносчик и судья.Я за решеткой. Я попал в кольцо.Затравленный, оплеванный, оболганный.И дамочки с брюссельскими оборками,визжа, зонтами тычут мне в лицо.Мне кажется — я мальчик в Белостоке.Кровь льется, растекаясь по полам.Бесчинствуют вожди трактирной стойкии пахнут водкой с луком пополам.Я, сапогом отброшенный, бессилен.Напрасно я погромщиков молю.Под гогот: «Бей жидов, спасай Россию!» —насилует лабазник мать мою.О, русский мой народ! — Я знаю — тыпо сущности интернационален.Но часто те, чьи руки нечисты,твоим чистейшим именем бряцали.Я знаю доброту твоей земли.Как подло, что, и жилочкой не дрогнув,антисемиты пышно нареклисебя «Союзом русского народа»!Мне кажется — я – это Анна Франк,прозрачная, как веточка в апреле.И я люблю. И мне не надо фраз.Мне надо, чтоб друг в друга мы смотрели.Как мало можно видеть, обонять!Нельзя нам листьев и нельзя нам неба.Но можно очень много — это нежнодруг друга в темной комнате обнять.Сюда идут? Не бойся – это гулысамой весны — она сюда идет.Иди ко мне. Дай мне скорее губы.Ломают дверь? Нет – это ледоход…Над Бабьим Яром шелест диких трав.Деревья смотрят грозно, по-судейски.Все молча здесь кричит, и, шапку сняв,я чувствую, как медленно седею.И сам я, как сплошной беззвучный крик,над тысячами тысяч погребенных.Я — каждый здесь расстрелянный старик.Я — каждый здесь расстрелянный ребенок.Ничто во мне про это не забудет!«Интернационал» пусть прогремит,когда навеки похоронен будетпоследний на земле антисемит.Еврейской крови нет в крови моей.Но ненавистен злобой заскорузлойя всем антисемитам, как еврей,и потому — я настоящий русский!Август 1961, КиевБитница
Эта девочка из Нью-Йорка,но ему не принадлежит.Эта девочка вдоль неонаот самой себя бежит.Этой девочке ненавистенмир – освистанный моралист.Для нее не осталось в нем истин.Заменяет ей истины твист.И с нечесаными волосами,в грубом свитере и очкахпляшет худенькое отрицаньена тонюсеньких каблучках.Все ей кажется ложью на свете,все – от Библии до газет.Есть Монтекки и Капулетти.Нет Ромео и нет Джульетт.От раздумий деревья поникли,и слоняется во хмелюмесяц, сумрачный, словно битник,вдоль по млечному авеню…1961Над земным шаром
Я улетаю далекои где-то в небе тонко таю.Я улетаю нелегко,но не грущу, что улетаю.Так ударяется волнао берег с гулом долгим-долгим,и удаляется она,когда считает это долгом.Я над сумятицею чувств,над миром ссорящимся, нервным.Лечу. Или, верней, лечусьот всех земных болезней небом.Но вижу зрением другим,как продают и продаютсяи как над самым дорогим,боясь расплакаться, смеются.Он проплывает подо мной,неся в себе могилы чьи-то,помятый жизнью шар земной,и просит всем собой защиты.Он кровью собственной намок.Он полон болью сокровенной.Он словно сжатое в комокстраданье в горле у вселенной.Повсюду базы возвели,повсюду армии, границы,и столько грязи развелина нем, что он себя стыдится.На нем окурки и плевкивсех подлецов любой окраски,но в мглистых шахтах горнякиего похлопывают братски.На нем, беснуясь, как хлысты,кричат воинственно, утробно,но по нему ступаешь тына каблучках своих так добро!Вращайся, гордый шар земной,и никогда не прекращайся!Прошу о милости одной —со мной подольше не прощайся.Тобой я стану, шар земной,и, словно доброе знаменье,услышу я, как надо мнойшумят иные поколенья.И я, для них сокрыт в тени,ростками выход к небу шаря,гордиться буду, что ониидут по мне – земному шару.22 октября 1961, Гавана