Вершители Эпох

— …В этом мире не выжить, если ты не жертва обстоятельств, — говорил ей один хороший знакомый, которому она написала, чтобы расспросить про болезнь соседа, — Хорошо живут только те, кто убивает людей на улицах, или те, кто убивает человека в себе. Боюсь, что в нашем случае — второе.

— А что насчёт наркотика? — голос подрагивал, она немного волновалась, — Ты смог что-нибудь узнать?

— Ничего значимого. Снова магия, наверное. Хотя сам я его не видел и точно сказать не могу, тем более странно, что на пальцах нет отметин, — он не смотрел в глаза, когда разговаривал. Может, боялся поднятой темы, а может, человека оттуда, из города, пусть даже и знакомого.

— Магия? И… что это значит?

— Ты ничего об этом не знаешь? — он поджал губы, — Ты же… живёшь там, должна была видеть.

— Прости, я… не совсем понимаю, о чём ты, — она действительно слышала об этом впервые и не знала, как реагировать на такое редкое и страшное слово.

— Магия — это наркотик.

 Она была учителем в единственной школе в этом районе — немного перекосившемся здании где-то на окраине, куда не доберёшься, если не знаешь нужных людей или нужных дорог. Когда-то она считала, что её мечта — менять людей, создавать судьбы, делать мир лучше. Но тогда она жила не здесь. Здесь всё по-другому. В этом городе дети даже не задумываются о том, чтобы просто помыть руки, а взрослые — о детях, быть авторитетом — значит быть сильнее остальных, а жить хорошо — это иметь матрас, нож и собственный угол. Тебе поклоняются, если ты заправляешь улицей, районом, домом, тебе приносят подношение из медных монет и запасов овощей, тебя считают если не богом, то кем-то ещё выше.

— Она не продаётся в подвалах, её не носят во внутренних карманах курток, сумках или отворотах ботинок, — продолжал он. Его голос был немного писклявым и по-стариковски хриплым, — Они сами — её источник…

 Она помнила первый день на новом рабочем месте. Деревянные пол, стены и подстилки, двадцать замученных, серых от грязи лиц, поникшие головы. Ей сразу бросилась в глаза девочка, которая сидела где-то на последнем ряду, спрятав голову за остальными — красивая: высокая, с бледно-серыми волосами, лет двенадцать. За время жизни здесь Учитель давно научилась узнавать людей по глазам — у неё были совсем другие: не бесцветные, а глубоко-серые, и смотрела она в упор, не стесняясь и не боясь её. Она была маленьким комочком той зимы, которую Учитель так любила у себя дома — белой, холодной, живой. У всех учеников были порядковые номера — просто не всем родители удосужились дать имя, и она так и не узнала, как зовут девочку. Теперь она была просто шестой. Девочка училась из рук вон плохо, но Учитель замечала, как принципиально она не списывает и не делает шпаргалки, как остальные, только старательно выводит на дощечке буквы, высунув язык и наморщив лоб от напряжения, поэтому иногда не замечала ошибок и даже хвалила. Несмотря на то, что хороших отношений у них так и не возникало, девочка вызывала у неё какое-то чувство не из этого места и изредка почти забытую улыбку.

 Знакомство с её семьёй произошло спонтанно. Они встретились на улице, где-то недалеко от школы, когда человек с рассечённой губой и короткой причёской военного в который раз ударил девочку по лицу. Она не двинулась, спокойно принимая удар, только пошатнулась, устояв на ногах. В какой-то краткий момент их глаза встретились, и Учитель увидела то, что потом будет вспоминать как самый страшный момент в своей жизни — её ледяную усмешку. Учитель не успела вмешаться: мужчина бросил девочку на землю и запер дверь изнутри, пробубнив что-то невнятное.

— Не мой отец. Просто один из всех, — тихо проговорила та, когда она приблизилась, а потом как-то просто и невзначай добавила, — Меня зовут Энн. И не переживайте за меня пожалуйста, всё хорошо.

— Разве ты довольна такой жизнью? — Учитель нахмурилась, старательно стирая салфеткой кровь из разбитой губы. И тут она улыбнулась — искренне, так, как никто другой не мог, собрав в эту улыбку всю свою детскую, наивную страсть.

— Я довольна любой жизнью.

  *** 

 «Они тянут её из самой сути себя, смешивая со своими воспоминаниями, утопая в них, проживая их заново, тянут что-то своё, сокровенное, личное, невозможное. Мечту, которая несёт с собой чёрные нити энергии страха и боли, наслаждение, за которым следует пресыщение, зависимость и смерть». В последнее время ей слишком часто снились кошмары — может от смены обстановки, а может, по примете, от беспорядка в гостиницах, где они ночевали в последнее время. Сегодня тоже пробуждение выдалось ужасным. Руки машинально стёрли неприятно холодный пот с лица, дыхание понемногу выравнивалось. Она не запомнила сон, только ощущение — гнетущую, тяжёлую угрозу, падение в страх, в никуда, в бесконечно глубокое море.

— Зато, хоть проснулась вовремя, — проворчала она себе под нос.

 Ветер задувал в еле открытую форточку, издавая странный свистящий звук. За окном шумели высаженные в ряд посреди главной улицы деревья. Через окна и щели утренний холод пробирался даже сюда, заставляя плотнее укутаться в одеяло и спрятаться под ним, прижавшись к стенке и подвинув согнутые колени к груди. Но на такую роскошь не было времени, тем более что Энн давно перестала быть неженкой и воспитала в себе силу воли, которая столько раз помогала ей выйти победителем в битвах с ленью. Вода, плеснувшая в лицо из умывальника, окончательно разбила дурман сна. Энн потянулась, разминая затёкшие мышцы и вдыхая влагу еле заметного пара, идущего от раковины, несколько раз похрустела пальцами и поясницей, приводя в движение суставы, и несколько раз присела, разгоняя кровоток. Натянув для большего тепла солдатское бельё, а на него форму, защиту и высокие ботинки, она не спеша спустилась на безлюдно молчавший нижний этаж и вышла на улицу, скрипнув старыми дверными петлями. Мостовая была свежей и прохладной, как застывшая, затвердевшая в камне вода из текущей неподалёку речки. Солнце только вставало из-за горизонта, и Энн пожалела, что не видит восхода, уже окрашивающего облака в бледно-розовый, за крышами двухэтажных домов. Улица пустовала, и из-под твёрдых каблуков военных ботинок разлеталось гулкое эхо, отражаясь от закрытых ставен и каменных кладок. Она чувствовала, как внутри разливается приятное, контрастирующее с окружающим миром тепло. Это чувство приходило каждый раз ранним утром: ей нравилось быть первой, кто видит сегодня эти пейзажи, касается этой улицы, дышит этим воздухом — это придавало ей уверенности и она казалась себе более важной, особенной, более идентичной.