Вершители Эпох

Они наткнулись на первый отряд только минут через десять — людей больше двадцати точно, остальных либо не было видно, либо были в домах. Все легко вооружены, и это давало защитникам преимущество. Энью встал во вторую линию, взяв оружие на изготовку, и, когда первые линии схлестнулись, всё погрузилось в лязг и скрежет оружия, крики раненых, огонь, дым и кровь. Рёв металла ударил по ушам, но Энью бросился вперёд прямо на сомкнувшиеся щиты и мечи, выныривая и поднимаясь, нанося сильные удары в разные стороны, задействовав все свои умения и ловкость, чтобы уворачиваться, отражать, бить, и снова отражать, бить, ещё и ещё, пока рука может держать рукоять. Наверное, так сейчас думал каждый: убивать, пока не убьют тебя, наносить удары, пока остаётся хоть капля силы воли и самообладания, пока есть за что сражаться.

Энью потерял только двоих, и оба из лёгких. Тактически — хорошо разменять два на двадцать, но за последние пару дней всё, чему Энью учил Левард — тактика, стратегия, хладнокровие, чёткость приказов — всё вылетело из головы. Остался только терпкий запах крови и трясущиеся после каждого удара мечом руки. Энью было страшно, ужасно страшно. Он помнил, как это было в первый раз — тогда с ним на арене была Энн, и он сдал лучше всех, и тогда он… Не думал, что перед ним обычные люди, не думал, что им больно, он вообще не думал, просто выполнял приказ. Но теперь, когда он впервые отдавал их сам, было не то, что тревожно, — нет, сердце сжималось от одного взгляда на тех двоих, что пали под его руководством, и на тех, кого под его руководством лишили жизни.

Раненый закашлялся, плюясь кровью и держась одной рукой за раскорёженную ногу, а второй крепко сжимая оружие. Энью остановил отряд и медленно подошёл к тому, присев рядом на корточки. Он не знал, почему тратит на это время, но думалось, это подсказывает ему много лет спящая совесть, та совесть, которую рассмотрела в нём Энн, заглянув через стену насилия и бесчувственности. Солдат оторвал дрожащую руку от раны и жестом указал на нагрудный карман, Энью послушно протянул ладонь, пошарил и достал оттуда небольшую деревянную статуэтку. На женщине с короткой причёской, стоящей в полный рост, был меховой плащ и чешуйчатые доспехи. Сначала у него появилось просто знакомое чувство, но как только он ногтём счистил засохшую кровь с её лица, сомнения развеялись окончательно. Он резко повернулся и выпрямился, вырвав у раненого статуэтку и держа её на вытянутой руке, показывая собравшимся подчинённым. Зрачки бешено бегали по орбитам, перескакивая с одного лица на другое, грудь поднималась от учащённого дыхания.

— Кто это?! Кто?! — прокричал он, обращаясь ко всем и потрясая фигуркой. — Отвечайте, кто это, вашу мать! Что это, чёрт возьми?!

— Бог, — гордо подняв голову, ответил один из солдат, вытирая о труп меч и убирая его в ножны. — Бог, которому поклоняются воины. Для нас, некоторых, честь — умереть, держа меч в одной руке, а его — в другой.

— Вы все верите… в этого… Бога?

— Все, кому завещали верить праотцы, — проскандировал солдат. — Каждый, кому он достался от предков. Делать новые запрещено, так сказано. — Энью пощупал дерево: оно и правда было старым и выцветшим, но, что странно, не рассыпалось.

— Как… — Энью перестал кричать, но звук всё равно вышел хриплый и сдавленный, — Как вы его называете?

— Обычно мы называем её, — воин посмотрел прямо в глаза Энью, словно пытался что-то донести. — Судьбой.

— Ясно… — Энью осторожно вложил фигурку в руку умирающего. В голове было напутано и намешано. — Да, ясно.

Он вяло махнул рукой, сделал круговой жест пальцем, и отряд, построившись, двинулся за ним вперёд, где вместо домов остался только огонь. Скоро дождь перестал, и дальше идти стало практически невозможно: дым опустился, закрывая обзор и мешая дышать, даже если присесть на корточки. Многие кашляли, и некоторые совсем отстали, так что Энью снова решился использовать магию. Осторожно, но резко выбросив её из всех пор тела, он, создавая сильное давление воздуха, разогнал дым в стороны, потушив к тому же несколько костров.

Было жарко и душно, одежда пропиталась влагой, но так же быстро высохла, налепив на себя серость пепла, а они всё так же пробирались через завалы досок и убитых, выкашивая врагов одного за другим. К моменту, когда Энью вывел их к выходу из прохода, они больше не встретили ни одного отряда. Внутри тоже было пусто: Энью спускался проверить, но не обнаружил даже следов присутствия. Это было плохо, совсем плохо, потому что теперь. С одной стороны, могли напасть на замок, с другой — открыть ворота, и разделиться не могли никак: город всё ещё принадлежал защитникам, и на улицах кипели бои. При обоих вариантах над городом получали контроль, и сам Энью со своим небольшим отрядом тоже не мог закрыть сразу две стороны. Он замотал головой и схватился за волосы, напряжённо прокручивая в голове все факты, но в конце концов просто доверился интуиции.

— За мной! — скомандовал он, поднимая руку. — Они нас обошли, возвращаемся!

***

Нима и его армию встретили ливнем стрел и ощетинившейся копьями стеной. Он сильнее сжал трепыхавшегося в руке защитника и с такой силой бросил его об стену слева, что дом просто с грохотом развалился, подняв облако пыли. Несколько стрел пролетели мимо, одна сломалась о барьер. Сзади послышались крики, наверное, по кому-то попали, но Ниму не было до них дела: в его отряде было больше двух сотен, плюс маги, плюс он сам, и какая-то кучка ходячего металла не может помешать им уничтожить всё вокруг. Но он всё равно боялся одной-единственной вещи: не найти тех, кому ему найти приказали. И с каждой минутой бесплодного поиска этот страх всё больше перерастал в гнев, всё сильнее разрасталась убийственная аура. Он знал, что те двое здесь, потому что с масштабом вторжения «быть здесь» станет их работой.

Ним сжал древко шестопёра с такой силой, что оно чуть не треснуло, открепил от плеч красный плащ и сбросил его на землю, разминая шею. Нужно было вложиться хоть куда-нибудь, ударить, выбросить адреналин, и при этом не слишком вмешиваться в войну. Он медленными шагами, игнорируя стрелы, подошёл к запечатанным воротам, размахнулся и одним взмахом снёс замки, выбив двери вместе с решёткой и частью камней. Солдат разбросало, как кукол, и было что-то дотошно красивое в том, как ровно отлетают камни и падают со стен люди, каждый — по своей траектории. Наверное, всё-таки правила Баротифу были безразличны. Со звериным рёвом мятежники бросились внутрь, рубя и кромсая всё, что попадалось под руку. Одной сплошной волной мечей, щитов и копий они проломили слабый строй оставшихся защитников и без всякого порядка разбежались по двору крепости, поднимаясь на стены и добивая лучников. Ним обожал этот хаос. Каждый раз, когда так много людей сталкивалось волей, силой, храбростью, каждый раз его сердце наполнялось трепетом. Это был его мир, его родная стихия — война, витающая в воздухе кровью смерть, победа способнейшего и поражение слабейшего. Безразличием мёртвых и страстями живых, как в огромном котле, закипала магия, расползаясь по городу огнём и ветром, ненавистью и наслаждением.