Страница 107 из 133
- Дай руку, - Джон протянул свою, насколько получилось. – Ты как?
- В порядке, - усмехнулась она, с треском несколько раз выломав кисть из наручника. – Даже не представляю, как ты это так долго терпел…
- Ничего, это вынужденная мера, - Джон взял сломанные пальцы в свои, и в них потекло что-то волнистое и неровное, как море на детском рисунке, как благодарность или прощение. – Сосредоточься и помоги мне.
До самого восхода всё было как во сне, или, может, и правда во сне. Она снова видела чудовищных порождений пустоши, а те стаями жались к её ногам и плакали, пока ядовитые слёзы подземных, бесконечных, как судьба, рек голубоватым блеском прожигали кожу, въедались в ткани, шипя и пенясь. Руки по очереди гладили каждую мохнатую морду, прижимали к губам клокочущие пасти, потом Вайесс что-то говорила и отпускала, наблюдая, как скрипя шаркает по белой пустоте когтистое существо. К ней подходили всё новые и новые: огромные жужжащие насекомые, чёрные тени и шипастые ленты, бесформенные груды железного куста, исковерканные временем животные старых эпох, и каждого она отпускала на свободу, как собственное дитя, смахивая тыльной стороной ладони льющийся из глаз песок, потому что в этом сне она была – Пустошь.
- Подъём! – ёё взяли за шиворот и за наручники, подняли и толкнули к заведённому грузовику. В одном из ведущих она узнала того, кто оставил ей шрам, и, ухмыльнувшись, подставила ему щёку, на которой от удара не осталось даже следа. – Твою ж мать!
Вайесс засмеялась. Её усадили назад, за решётку, громко захлопнули дверь. Зажужжали колёса, и Вайесс узнала дорогу по рытвинам и ухабинам, каждым раз неудобно кидавшим её на скамейку. Джон сидел рядом, напротив, и пялился в потолок, запрокинув голову назад и сложив на коленях руки. Странно, но внутри было… пусто. Не как от грусти или обиды, а просто пусто: ни знакомые очертания стен и небоскрёбов, ни тот же самый путь, что она проделала в начале, не вызывали ни радостной ностальгии, ни сожалений. В последнее время много хотелось спать, и она откинулась на зеленоватую ткань тента, закрыв глаза и замедлив дыхание. Вайесс в который раз снилась она сама – одновременно изнутри и со стороны, - и каждый раз она сливалась с пустыней, обнимая всё вокруг нежной мягкостью песков времени. А потом она протягивала руки, и чернота послушно плясала под мелодию её жестов и фраз, понимая всё с полуслова, с движения губ, направления взгляда…
Арденна ей нравилась внешне и не нравилась изнутри. Это сияние благополучия, белизна, идеальность, стандарты – всё манило матовостью достатка и счастья. И не скажешь, что это не так: всё на своих местах, всё хорошо и правильно, и в то же время что-то действительно не так – может быть, в самих людях, их взглядах, жестах, фигурах. То самое место, где все условия присутствуют, но обществу это не нужно. Город копится каким-то никуда не направленным негодованием, и в этом смысле похожее ощущение Вайесс испытывала, выбираясь из иллюзии Бога. Он весь как посетитель, всегда нелюдимо сидящий за самым дальним столиком, но обязательно в костюме, и обязательно алкогольные коктейли, желательно подороже и побольше. Как шипящая газировка – сладкий и приятный, но если встряхнуть, может перелиться через край. Что-то в нём есть ненормальное, одинокое и отчуждённое, словно за мнимой улыбкой он скрывает мучающую много лет депрессию, от которой глаза начинают наливаться красными сосудами, а спина затекать и болеть.
- Пока мы не приехали, - заговорил Джон, когда они преодолели стену. – Хочу тебя спросить.
- Давай.
- Что, если нам придётся уйти? Насовсем, - он деловито почесал затылок. – Что тогда? Я пока не знаю, чего ждать, будущее Судей и связанного с ними закрыто от нас.
- Не бойся, - она улыбнулась. – Тебе не придётся меня заставлять.
- Я рад, - он тяжело выдохнул. - В каждом мире Фатум оставил союзника, шестёрку. Если встретимся с ним, держись позади.
- Я уже говорила, что ты добрее, чем кажешься?
- Уже говорила.
Шагать по вычищенному асфальту было очень непривычно: ноги не тонули в песке, казалось, что усилий вообще не нужно прикладывать – здесь на много километров всё было ровным, как зеркало. Подошвы наполовину стерлись, одежда висела серыми клоками, да и вообще Вайесс не вписывалась в этот пейзаж света и прохлады. Она почувствовала это ещё тогда, когда их завезли в богатые районы: пустыня накапливала в себе жару, а здесь днём температура держалась на одном уровне. Повсюду царила тишина: днём все жители в большинстве сидели по домам, только иногда шумели фабрики и карьеры юга, и ездили редкие колонны грузовиков, битком набитые солдатами. Джон заметно нервничал, но это был первый раз, когда она видела его настолько сосредоточенным. Их выбросили близко к центральным кварталам, выстроив колонну из пары десятков сопровождающих, каждый в бронежилете и с оружием. В конце колонны между домами вместилось небольшое трёхэтажное здание – без надписи, но по виду что-то вроде полицейского участка.
- Нам туда? - Вайесс уловила мимолётный взгляд Джона, направленный на вершину башни «Свобода».
- Верно, туда.
- Как нам выбраться?
- Представь, что ты и воздух вокруг, капли воды, линии света, камень стен – это одно целое. Подумай, что ты – это мир, материализуй эту мысль, растворись в ней, растворись в пространстве вокруг, выйди за пределы их возможностей увидеть. Подумай о том, что неоспоримо, что не нужно объяснять или понимать, подумай о жизни, о сплетающейся вокруг судьбе, о себе и о том, что твоё место здесь – каждый клочок пространства, что ты можешь быть где угодно и когда угодно, стоит только захотеть. - В голове промелькнули образы, задвигалась татуировка, и вот она уже снаружи, и внутри колонны её как будто никогда и не было, а воздух давит свинцовой тяжестью жары – чем дальше, тем такие прозрения даются ей гораздо легче. Джон поманил её рукой, и они зашаркали в сторону башни – одни среди стоящего на иллюзорной паузе мира. «Свобода» тонула в дымных облаках. Вокруг больше не было ни души, казалось, что башня много лет пустует. Сами открылись стеклянные двери, и их встретил наполненный пылью и роскошью, позолотой и мрамором зал. Сверху висела огромная люстра, а дальше, в глубине, вверх уходила лестница – бетонная и серая, никак не вписывающаяся в этот ареал достатка.