Страница 7 из 38
При чтении Повести временных лет, особое наше внимание привлекает тот факт, что ни в первом, ни во втором случае ничего не сказано о каких-либо препятствиях при следовании по этому, “круговому” маршруту вокруг всей Европы. Между тем, в IX столетии, а впрочем, и позже норманны славились исключительной агрессивностью. В 841 году, они поднялись по Сене, взяли приступом и разорили Париж, в 885 году вернулись туда снова и подвергли город изнурительной 13-месячной осаде.
Несколькими десятилетиями позже, норманны заняли побережье Северо-Западной Франции, прилегавшее к проливу Ла-Манш и земли вверх по реке Сене, образовав там герцогство, которое назвали просто Нормандия, то есть «страна норманнов». В течение двух-трех поколений, пришельцы были ассимилированы местным населением и влились в состав северофранцузской народности, но само имя Нормандии осталось на карте Франции по сей день. В следующем, XI веке франко-нормандские феодалы во главе с герцогом нормандским Вильгельмом переправились через пролив и подчинили себе Англию. То было последнее большое вторжение извне, заложившее основы современной английской цивилизации.
В этой связи можно заметить, что у многих авторитетных историков, работавших с текстом Повести временных лет, сложилось устойчивое представление, что эти события были русскому летописцу в общих чертах известны. Дело в том, что прежде «перечня народов», который был нами цитирован в самом начале этой главы, стоит весьма любопытная фраза. Она звучит так: «По сему же морю44 седять варязи семо к востоку до предела Симова, по тому же морю седять к западу до земли Агнянски и до Волошьски».
Иначе сказать, в наших краях варяги сидели в старину по всему пути «из варяг в греки», на западе же доминировали на Балтийском и Северном морях вплоть до Англии и до «Волошской земли». Под последней, скорее всего, следует понимать Францию. Однако нельзя исключить, что в данном случае летописец имел в виду только Нормандию, в силу того факта, что на своем языке норманны могли называть ее «Valland»45.
Кроме того, во времена Киевской Руси было вполне корректным называть Нормандию и «английской землей», как следствие того положения, что, завоевав Англию и став, соответственно, королем английским, герцог нормандский сохранил свои владения по другую, французскую сторону пролива, вплоть до начала XIII столетия…
Как бы то ни было, но пространства северных морей, остававшиеся непроницаемыми для мореплавателей и купцов из других стран, были открыты для путешественников, принадлежавших к «норманнской цивилизации», либо располагавших в ней авторитетными покровителями. Жители Древней Руси к этому миру принадлежали, о чем летописец так настойчиво и убедительно говорит, дважды описывая путь «из варяг в греки» в начале своей летописи. Само это положение создалось как следствие «призвания варягов», описанного в той же Повести с необходимыми подробностями несколько ниже, под 862 годом (по нашему летосчислению).
Заметим, что, если следовать тексту летописи, получается, что «русь, чудь, словене» и прочие насельники Верхней Руси сначала изгнали варягов за море, отказав им и в дани, затем погрузились в междоусобные раздоры, и только после того послали за варягами вновь, обусловив притом их вокняжение четко оговоренными кондициями46. Следовательно, не варяги, но предстоятели местного населения полагали себя хозяевами положения на берегах Волхова и Невы. А ведь дело происходило в разгар «века викингов», когда им, казалось, никто, кроме разве что византийцев, не мог противостоять. Во всяком случае, франки о том и мечтать не могли.
Отметив своеобразие ситуации, нужно оговориться, что в одном, и в весьма важном отношении предки теперешних французов, безусловно, превосходили норманнов. Речь идет о началах государственности, присущих франкам с древних времен. «Уже при Меровингах можно говорить о своеобразном политическом мессианизме франков: они самой историей предназначены, чтобы создать могущественное королевство, «квазиимперию», и господствовать над другими народами. Позднее, при Каролингах, это представление франков о себе получит завершение в концепции «царственного народа» (gens regalis)»47. Остатки римского государственного устройства, в некоторых сферах достаточно прочные, сохранились в жизни и местного, галло-римского населения.
Ничего подобного на Руси, разумеется, не было. Именно в силу этого факта, русские с давних времен возводили устроение своего государства к «призванию варягов», в жизни же Франции норманнское влияние сохранило свой временный и локальный характер.
Было, впрочем, сословие, психологический склад которого испытал более глубокое влияние норманнов, а в известной степени и сформировался под их влиянием. Мы говорим, разумеется, о севернофранцузском рыцарстве, под определяющим влиянием которого выработались психологические доминанты и западноевропейских феодалов в целом.
Обращаясь к старофранцузской словесности, сохранившей немало ценившихся в этой среде сочинений, исследователи регулярно сталкиваются со следами более архаичной – так сказать, «проторыцарской» – ментальности. В этом случае целесообразно предположить, что перед нами – следы дружинной поэзии, в свою очередь, нередко хранящей следы древней «воинской магии». К текстам этого рода относится небольшая старофранцузская поэма, зафиксированная на бумаге (точнее, пергамене) во второй половине XIII века.
“Qui est li gentis bachelers?
Qui d’espée fu engendrez,
Et parmi le hiaume aletiez…”
Даже располагая лишь знанием современного французского языка можно понять, что автор этого стихотворного текста задается вопросом, что (qui) представляет собой (est) подлинный – так сказать, образцовый (gentil) – рыцарь (bacheler48). Ответы на этот вопрос нанизываются один за другим на одну монотонную рифму. Такой добрый молодец был (fut49) рожден (engendré) мечом (épée), а (et) вскормлен (allaité) среди (parmi) шлемов50… Располагая желанием и досугом, читатель легко может сравнить наши предположения с переводом привлекшего наше внимание текста, выполненным специалистом51.
Далее автор продолжает описывать идеального рыцаря, а исследователь задается вопросом, откуда мог, в частности, взяться весьма архаичный мотив «рождения от меча». Перебирая возможные варианты, А.Д.Михайлов полагает в данном случае возможным влияние либо норманнской, либо же англо-саксонской дружинной поэзии (генетически обе были весьма близки). По общим соображениям, мы бы не исключили возможности также латентного франкского влияния.
Вслед за этим, отечественный историк литературы обращается к удивительно схожему фрагменту из «Слова о полку Игореве», где молодые дружинники были также «под трубами повити, под шеломы възлелеяни, конець копья въскръмлени». Не отрицая возможности независимого развития в одну эпоху и в схожих условиях подобных друг другу образов, нужно отметить, что и для нашего Слова употребленные выражения являются, пожалуй, достаточно архаичными.
Между тем, применительно к Слову о полку Игореве историки литературы давно предполагают влияние более архаичной варяжской дружинной поэзии52. Приняв во внимание эти соображения, можно предположить, что в данном случае перед нами – пример независимого влияния норманнов на ментальность, с одной стороны, французского рыцарства, с другой – древнерусской «младшей дружины», нашедшая нетривиальное отражение в их словесности.
44
«Варяжскому», то есть Балтийскому.
45
См.: Повесть временных лет / Подготовка текста, перевод, статьи и комментарии Д.С.Лихачева. СПб, 1996, с.384.
46
Именно так понимает «наряд», упомянутый в формуле «призвания варягов», современная историческая наука (см.: Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. «Ряд» легенды о призвании варягов в контексте раннесредневековой дипломатии // Славяне и их соседи. М., 1989, с.9-11).
47
Ронин В.К. Франки, вестготы, лангобарды в VI-VIII вв. // Одиссей: Человек в истории. Исследования по социальной истории и истории культуры. 1989. М., 1989, с.64.
48
Сразу оговоримся, что в словаре современного французского языка зарегистрировано лишь слово “bachelier”, применимое в наши дни не более чем к носителю низшей ученой степени (в наших университетах и институтах, кажется, также с недавнего времени появились «бакалавры»). Источником обоих слов послужило латинское “baccalaureus”.
49
Это – глагол être, употребленный в порядочно теперь устаревшем, но по старинке включаемом в грамматические пособия «простом прошедшем времени», Passé simple.
50
В теперешнем французском языке «шлем» будет “casque”. Слово это представляет собой относительно недавнее (примерно пятивековой давности) заимствование из испанского языка. В данном же тексте, автор употребил более древнее слово “hiaume”, несомненно произошедшее от древнегерманского корня, близкого к древневерхненемецкому ”hēlm” (к которому следует, кроме того, возводить, с одной стороны, современное немецкое “Helm” в том же значении, а с другой – и хорошо нам знакомое русское слово «шлем» и такие производные от него лексемы, как «ошеломить»).
51
Михайлов А.Д. Об одной старофранцузской параллели «Слову о полку Игореве» // Исследования «Слова о полку Игореве». Л., 1986, с.88-89.
52
Шарыпкин Д.М. «Рек Боян и Ходына…» (к вопросу о поэзии скальдов в «Слове о полку Игореве» // Скандинавский сборник, 1973, Т.18, с.195-202; Idem. Боян в «Слове о полку Игореве» и поэзия скальдов // Труды отдела древнерусской литературы, 1976, Т.31, с.14-22