Страница 4 из 13
– Это все понятно… «Поддержание стабильной обстановки» в вашем контексте звучит как общестратегическая задача далекого будущего, поскольку прежде, чем что-либо поддерживать, надо вначале стабилизировать. Вы не столь наивны, чтобы не понимать, для чего американцы оставили в Афганистане такое количество своих советников и военных баз. Так что про стабилизацию забудьте. Давайте спустимся со стратегических высот на нашу грешную землю и поговорим о реальных задачах и планах на сегодняшний день. Итак, Сергей Николаевич, давайте не будем ходить вокруг да около… Что конкретно вы хотите получить от Департамента контрразведывательных операций и от меня лично?
– Что касается Департамента контрразведывательных мероприятий, то об этом еще рано говорить. Если все пойдет так, как мы планируем, то, конечно, с ДКРО мы отработаем совместный план действий. Причем весьма детальный… А от вас нам надо одно – чтобы вы восстановили контакт с Абдул-Вали.
– С Абдул-Вали? – Евгений Владимирович давно уже отвык чему-либо удивляться за годы своей более чем интересной работы, но сдержать свое удивление не смог.
– Да, с Абдул-Вали. Дело в том, что он руководил разгрузкой танкера в порту Хадейда и по его указанию часть груза направлялась в Читрал. По нашим данным, сейчас он является руководителем направления по поддержке исламского движения в Среднеазиатских республиках бывшего Союза. То есть мальчик вырос до уровня регионального руководителя исламского фронта на границах Таджикистана, Узбекистана и Киргизии.
– Почему я? У вас что, люди с опытом перевелись? Прошло уже четверть века, он меня уже забыл. – Черняев развел руки в стороны, не находя ответов на вопросы, которые он задавал как бы Сергею Николаевичу, но на самом деле он спрашивал самого себя, просто высказал все это вслух.
– Не забыл. Люди нашей профессии имеют долгую память. А он человек нашей профессии. Тем более что легенда, по которой вы выходили на него, была более чем оригинальная и он должен был запомнить «таджика» из Горного Бадахшана, разыскивающего родственника, пропавшего в Иране по пути в Кербелу.
– На тот период эта легенда была актуальна. Тогда редко кому из советского Таджикистана удавалось совершить хадж к святому для шиитов месту через территорию Афганистана, где шла война, и Ирана, который относился к нам крайне враждебно. Тем более что человек, которого я разыскивал по легенде, существовал реально и реально направлялся нами в Кербелу по этому маршруту. – Евгений Владимирович помнил все детали той операции и мог рассказать ее развитие шаг за шагом. Конечно, Черняев помнил всю операцию в деталях, ведь это была его первая и, к сожалению, последняя операция в разведке. После окончания разведывательного института он попал в Управление нелегальной разведки и какое-то время в Институте востоковедения Академии наук работал младшим научным сотрудником, готовя статьи по истории распространения ислама в регионы Средней Азии. Конечно, работал он под чужим именем и даже почту получал на адрес Института от таджикских «родственников». Дорабатывать легенду он поехал в Таджикистан, где объездил все кишлаки, якобы собирая материалы по истории распространения ислама в условиях труднодоступной местности Горного Бадахшана. Там, в горном кишлаке, он познакомился с Абдул Мумином, молодым, но уже авторитетным улемом местной уммы, то есть богословом местной мусульманской общины.
Встретили его в горном кишлаке весьма настороженно, поскольку имя отца (естественно, подобранное по легенде) уже ничего не говорило местным жителям, но кто-то из местных белобородых стариков вспомнил, что дед был из этих мест, но очень давно покинул аул в поисках лучшей доли и уехал в Ташкент. То есть отработка легенды прошла в целом неплохо и его приняли как блудного сына, тем более что теперь он в далекой Москве занимался святым делом – проповедовал ислам через статьи в научных журналах. Более того, его приобщили к местной умме (мусульманской общине), поскольку саляты (молитвы) он знал на арабском языке, а хитан (обрезание) ему сделали в военном госпитале на Пехотном, когда стало известно его основное направление службы в нелегальной разведке. Более того, он сразу завоевал авторитет, когда правильно принял тяжелую книжку Корана из рук того самого улема, приложив ее вначале ко лбу, затем поцеловав корешок книги и только затем приложив ее к сердцу. В те уже далекие времена мало кто правильно соблюдал все тонкости религиозного обряда. Единственное, что портило картину его правоверности, было то, что он допустил оплошность, приняв местную умму за последователей одного из основных направлений в исламе – шиитов, но ему простили это, поскольку в далекой Москве, как полагали местные мусульмане, все они на одно лицо. Хотя и объяснили, чтобы он впредь четко уяснил, что они – низариты, то есть исмаилиты, а это не совсем то, о чем ему рассказывали в далекой Москве о шиитах и суннитах.
Позже, уже в Москве, анализируя свое поведение как «правоверного мусульманина», он удивлялся тому, сколько наделал ошибок и как много тонкостей надо знать, чтобы чувствовать себя в мусульманском обществе своим человеком. Однако задачу он свою выполнил – засветился в далекой, но активной мусульманской общине, оставив о себе хорошие воспоминания в местной религиозной среде. Тем более что ему «удалось» выполнить просьбу Абдул-Мумина и включить его через свои возможности в Москве в число выезжающих на хадж. Конечно, все это было элементами единого плана по отработке его появления в Бейруте – поиску родственника-улема, а на самом деле попытки подставиться на вербовку шиитской группировке и заинтересовать их своими возможностями и связями в таджикском приграничье для организации боевых групп. И все по ходу операции шло так, как было прописано в разработанном Центром плане, однако в тот самый момент, когда с Абдул-Вали была достигнута договоренность о встрече с его братом, входящим в руководящее звено местного крыла «Хезболла», поступила информация о том, что сотрудник их отдела решил остаться в Израиле. А это значило, что с ним стала активно работать израильская разведка МОССАД со всеми вытекающими последствиями для сотрудников нелегальной разведки на Ближнем Востоке. Всех сотрудников, кого лично знал или мог знать убежавший в Израиль Сергей Семенович Бойко, выводили из оперативных разработок и возвращали на Родину. Поскольку Сергей Семенович знал Евгения Владимировича очень хорошо и в общих чертах знал область профессиональных интересов Черняева, в Центре предположили, что его-то Сергей сдаст МОССАДу в первую очередь. Не зная на тот момент всего объема сданной предателем информации, но хорошо зная оперативные возможности МОССАДа в Бейруте (а в то время там из иностранных разведок не работала, наверное, только разведка Габона), было решено выводить Черняева под другим паспортом, чтобы его не захватили на границе под благовидным предлогом и не увезли куда-нибудь на секретную базу в пустыне Негев.
Из Ливана на родину, в Будапешт, вылетел венгр Ласло Кун, а таджик с советским паспортом на имя Эмомали Валиева, приехавший по частным делам в Бейрут два месяца назад, так из Ливана и не выехал. По крайней мере, никаких данных на паспортном контроле на это имя зафиксировано не было. Позже по линии МИДа советская сторона направила запрос о судьбе гражданина СССР в ливанский департамент и получила обтекаемый ответ о многочисленных усилиях, которые ливанская сторона примет для прояснения местонахождения очередного советского невозвращенца.
О причинах своего экстренного возвращения в Москву Черняев узнал только в Центре. Конечно, он сильно переживал провал всей задуманной операции, результат которой, как ему казалось, должен был быть наилучшим в складывающейся обстановке. Он прекрасно понимал: в случае удачного внедрения начались бы многочисленные проверки, в том числе и в боевой обстановке в горах Афганистана. Но на тот период начался вывод советских войск, и он надеялся на то, что ему в ходе проверки не придется стрелять в советских солдат, поскольку была достигнута договоренность мирного вывода советских войск. Но он был готов на любую проверку… Был готов… Но вот так получилось. Причем это был уже не первый случай ухода к противнику офицеров советской разведки, давших присягу родному государству. Родному ли? Если сам генеральный секретарь компартии, первый человек государства, говорит о Родине уничижительно: «В этой стране», – то чего ждать от молодых людей, воспитанных в московских вузах на фронде презрения к «Совку» и руководящей роли партии – «единственно верного политического учения», хотя у многих родители как раз и кормились продпайками обкомовских распределителей. Страна болела. Единого социального организма больше не было. Были многочисленные группы политически мотивированных «гласностью» людей, которые тянули общество каждый в свою сторону в меру понимания своего «светлого будущего» на огромной территории некогда единого государства. Но, как говорили в то время умные люди, «если в голове два противоположных мнения, то это уже шизофрения». Но в стране было гораздо больше мнений, а «плюрализм» для людей, привыкших десятилетиями жить единым мнением единственной партии, был сродни венерическому заболеванию, привнесенному необузданной любовью к западным ценностям.