Страница 5 из 13
Евгений Владимирович понимал, что его экстренное возвращение в Москву – это конец его романтическим надеждам внести свою лепту в историю противостояния российской и британской разведок на просторах Средней Азии. Кем он себя мнил в этой «большой игре»? Капитаном Николаем Муравьевым – любимцем Ермолова, который с фальшивыми документами под видом мусульманского паломника совершал секретные миссии на территории Персии? Или разжалованным майором Виткевичем, направленным в Тегеран и Бухару с секретной миссией графом Нессельроде? Нет, конечно. Он был капитаном Черняевым, но миссия его была не менее секретная, и действовать он должен был в тех же горах Гиндукуша, Памира и Читрала.
Он знал, что последует за его возвращением в Москву – долгие месяцы безделья, пока не закончится служебная проверка аналитическими службами нанесенного ушедшим в Израиле майором Бойко ущерба позициям разведки на данном направлении. А затем откомандирование на долгие годы (если не до конца службы) его, капитана Черняева, в подразделение «РТ», что расшифровывалось как «разведка с территорий». То есть с позиций Калужского музея космонавтики имени Эдуарда Циолковского он будет заниматься изучением интересующих разведку иностранцев, приехавших на пару дней удивиться гению российской космонавтики, стоявшему у колыбели всечеловеческой мечты. Или что-то в этом роде… Сколько уже таких вот «погорельцев» на просторах родной страны занимались скучной рутиной, далекой от романтической, полной героических преодолений разведывательной работы во враждебном окружении. Работы, к которой их готовили годами… Сколько времени, сколько усилий…
Тогда Черняев был в полном отчаянии и, нарушив этику сотрудника разведки, рассказал в общих чертах о своих проблемах приятелю, с которым вместе заканчивали Высшую школу КГБ. Приятель этот после окончания был распределен в контрразведку, куда, собственно говоря, и планировался изначально. Александр был абсолютно доволен таким распределением. В нечастых встречах, когда они выходили вдвоем покурить на веранду родительской дачи, на которую его приятель с женой приглашали Евгения в тщетных попытках устроить его личную жизнь и закончить с этим «неприличным холостякством», Александр, смеясь, рассказывал о казусах, случавшихся на дипломатических приемах и в коротких командировках по стране и за рубежом, и выглядел абсолютно счастливым человеком. Он даже не понял сразу глубину личной профессиональной трагедии Евгения. И только тогда, когда Черняев ему сказал, что его командировка прервалась из-за предательства сотрудника их отдела, Александр, как профессионал, все понял и, разлив водку по рюмкам, сказал: «Жень, жизнь продолжается… Что-нибудь придумаем».
Из разведки в контрразведку Черняев переходил тяжело. Его не хотели отпускать, обещали лет через пять, когда все уляжется, вернуть в линейный отдел на прежний участок, но он был непреклонен. Взвесив все за и против, он решил не гоняться за призрачными надеждами «еще раз войти в одну и ту же реку». Да и о личной жизни пора было подумать…
– Мы через наши возможности отслеживали деятельность Абдул-Вали за эти годы, и, кстати, он первое время после вашего отъезда пытался вас найти. – Слова Сергея Николаевича вернули Черняева в реальность происходящего в его жизни почти через тридцать лет закрытой для него навсегда темы.
– Вы сами-то понимаете авантюрность всего вашего предложения? – возмутился Евгений Владимирович.
– Понимаем. Но у нас нет времени. Нет времени подготовить легенду нового человека для подставы. Вы же сами прекрасно знаете, что с приходом во власть Ельцина работа разведки была сокращена почти на две трети. Отсутствие финансирования, а главное, отсутствие политической воли парализовало работу практически всех резидентур за границей. Да, Примаков как мог защищал внешнюю разведку, но Евгений Максимович не Господь Бог! Спасибо, что хоть это сохранил… Вы работали в разведке и знаете, что создание позиций – дело не одного года. С приходом Путина стало более-менее полегче, но за предыдущие годы мы потеряли практически все позиции и все начинаем сначала. С поиска низовых чиновников паспортных отделов министерств внутренних дел для получения чистых бланков, а также с приобретения позиций в префектурах, где можно изъять дела на безвременно почивших в бозе младенцев… Легенда, знаете ли, должна быть отработана со дня рождения и подтверждаться документально – с архивами там умеют работать. Да что я вам объясняю!
– Не надо мне ничего объяснять. Я все это знаю, тем более что в контрразведке все было гораздо хуже. У нас не было своего Примакова. У нас были Бакатины да Грушко с Галушками… Я вас спрашиваю о реальной легенде, под которой я вновь появлюсь через тридцать лет перед Абдул-Вали. Тем более, насколько я знаю, еще МИД СССР запрашивал о пропавшем в Бейруте Эмомали Валиеве.
– Легенду мы вам пропишем. – Сергей Николаевич поднялся с дивана. – Мы уже думали над этим. Можно будет сказать, что коварные органы КГБ вывезли вас тайно из Ливана, когда узнали об истинной цели вашего приезда в Бейрут, и в «Мордовлаге» вы отсидели по шестьдесят четвертой статье до распада Советского Союза, а затем по амнистии выехали в Таджикистан, на историческую родину, где сменили фамилию и больше нигде не публиковались, а занимались организацией внутренней оппозиции президенту Эмомали Рахмону.
– «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги», – помните поговорку?
– Помню. Сейчас уже поздно. Оформите, пожалуйста, нам пропуска в дежурной службе, а завтра я пришлю машину за вами, и в «Лесу» поговорим в спокойной обстановке. Вас никто не заставляет. Это всего лишь предложение профессионалу, который не забыл, как правильно проходить проверочный маршрут.
Они втроем вышли на лестницу большого серого здания, одетого в строгий мрамор и занавешенного у входа ажурной решеткой, и прошли на автостоянку у «Седьмого континента», где их ждал черный «Ауди». Для конца апреля погода стояла удивительно теплая. Уже не первый год Москва обходилась без весны, переходя в течение одной недели от зимних минусовых температур почти до летнего зноя.
– Сергей Николаевич, вы поезжайте, а мы с Евгением Владимировичем еще пройдемся, погода хорошая. Поговорить надо, давно не виделись. – Владимир Александрович обернулся к Черняеву. – Ты не против?
Конечно, Черняев был не против. Он просто обдумывал, как будет лучше: позвонить жене и сказать, что он сегодня будет поздно, или предложить Володе взять что-нибудь по дороге и посидеть дома на кухне, как бывало в молодости. Лучше бы, конечно, дома. Они с женой жили одни. Дочка с мужем и внучками жили на другом конце Москвы и бывали у них не так часто, как хотелось бы Евгению Владимировичу, и он старался вечерами на работе не задерживаться – жене тоже было тоскливо одной дома. Уговорить Володю поехать к нему домой и посидеть в спокойной обстановке оказалось делом более легким, чем это предполагал Черняев. Владимир Александрович сказал, что дома его никто не ждет – жена скончалась от инфаркта во время их второй длительной командировки в Ливию, а сыновья уже взрослые и живут отдельно. Внуков, правда, еще нет, и это немного расстраивает, а в целом он уже привык к такой жизни – ничто не отвлекает от работы. Не знает, правда, чем будет заниматься на пенсии, когда попросят в отставку. А ведь когда-то попросят…
Они зашли в магазин, взяли две бутылки «Белуги», скорее по привычке, поскольку понимали, что две бутылки уже не осилят, мясную нарезку, что-то из овощей. Затем Черняев позвонил в дежурную службу и попросил дежурный автомобиль в порядке уважения к гостю из разведки и поехали в сторону «Речного вокзала», где последние пятнадцать лет Черняев проживал со своей женой Екатериной Михайловной и черной ласковой кошкой Дуней. После того как дочь вышла замуж и вылетела из родного гнезда трехкомнатная квартира казалась царскими палатами, но со временем они привыкли, тем более что ее «девичья» пустовала в ожидании приезда внучек и ареал проживания сократился до большой, но уютной кухни.