Страница 4 из 7
И он снова испытал удачу, целых два раза: когда садился на водительское место и когда отгонял машину из слепой зоны, пересекая все полосы эстакады. Незначительный просчет или неудачное стечение обстоятельств могли привести его – и меня – к преждевременной гибели. И все-таки он совершил этот поступок. Он сделал это, чтобы помочь девушке, которая посчитала его внешность отпугивающей, и даже не смогла собраться, чтобы элементарно его поблагодарить. Он явно был способен на великую храбрость, и это был пример выдающейся самоотверженности. Не может быть, чтобы он рассчитывал на какую-либо награду – даже на упоминание в короткой заметке газеты Tacoma News Tribune. Он не сказал мне свое имя, и никто никогда не узнает, что́ он сделал. Он был героем во всех смыслах этого слова, и я по сей день сожалею, что не могу сказать ему об этом и поблагодарить за свою жизнь.
После той ужасной ночи меня мучили страх и сожаление: как у меня получилось не столкнуться ни с одной машиной, пока мой внедорожник вращало по всей трассе? Что бы случилось со мной, если бы незнакомец не приехал? Лежала бы я в отделении интенсивной терапии в больнице Хилтопа? Была бы я мертва?
Мой желудок скручивало всякий раз, когда я думала о собаке, с которой началась вся эта цепочка событий. Испуганное, беспомощное существо… Я также думала о глупости своих действий – хотела спасти жизнь собаке, но убила ее. Могла ли собака выжить? Надеюсь, что нет. Я не могла выбросить все эти мысли из головы. Недели спустя я все еще видела пучки шерсти, вдавленные в асфальт, когда проезжала по мосту над рекой Пуйаллап.
С течением времени у меня развился новый вид мучений. Не столько эмоциональных, сколько интеллектуальных. Я снова и снова прокручивала в голове вопросы о моем спасителе и о невероятности того, что он сделал.
Конечно же, он такой не один. Героические спасения происходят везде и постоянно. Фонд героев Карнеги ежегодно награждает десятки людей. Все слышат в новостях истории о том, как кто-то прыгнул в реку, чтобы спасти тонущего ребенка, или ворвался в горящее здание, чтобы вызволить пожилую женщину. Но эти истории обычно какие-то отдаленные и блеклые. Слушая их, мы недооцениваем риски и боль, которую спасители могут испытывать – ледяная вода реки, жар пламени, – и нам трудно представить их ощущения. Для большинства людей, даже тех, кто способен максимально реалистично представить такие сцены, недоступно то, что происходит в голове у спасателей в эти минуты. Что они чувствовали? Были ли испуганы? И если были, то как они противостояли страху и действовали так смело? Трудность осмысления риска, страдания и смерти ради незнакомца заставляет задуматься над тем, что сознание героев имеет ряд принципиальных отличительных черт.
В моем случае я оказалась в той же ловушке: я не могла представить, как это – принять решение, которое принял мой спаситель, как это – рискнуть своей жизнью ради незнакомого человека, причем сделать этот выбор за доли секунды. Я начала думать об этом, и это был замкнутый круг, проблема без видимого решения, даже без намека на то, где вообще может находиться решение.
Но случилось так, что в моей жизни произошли изменения, которые и направили меня по пути к долгожданному ответу. За год до случившегося я поступила в колледж на медицинские подготовительные курсы. Это не было моей мечтой – я поступила туда по инерции, и это было ужасно. Я быстро обнаружила, что активно борюсь с собой, чтобы не уснуть на биологии. Чтобы взбодриться, я приносила с собой протеиновые хлопья «Чириос» и каждые пару секунд съедала горстку. Это работало, но я понимала, что моя учеба – это большой провал. Что я только ни делала, чтобы выучить темы, которые были мне скучны до невозможности.
Но мне повезло – в этом же семестре я поступила на курс введения в психологию. И с первой же пары меня зацепило. Мы разбирали вопросы о том, что значит быть личностью, причем кое-что приходило мне в голову и раньше, а о чем-то я даже не задумывалась. Что такое сознание? Как мы видим цвета? Почему мы что-то забываем? Что такое сексуальное влечение? Где зарождаются эмоции? Я все еще помню впечатляющую фигуру моего преподавателя, похожего на Дамблдора, – Роберта Клека, шагающего вниз и вверх по проходам нашей аудитории и задающего вопросы типа: «Правда ли, что высокие люди добиваются в жизни большего, чем низкие?» После драматической паузы следовало: «Ну так что?» – и я отчаянно думала, напрягая все свои извилины. (Это действительно так.)
Я тонула в книгах, украшая их закладками, оставляя пометки, ставя восклицательные знаки и звездочки почти на каждой странице. На одной из отмеченных страниц речь шла об обучении обезьян языку жестов, и во время чтения я поняла: психологические исследования – это то, за что люди действительно получают деньги, этим действительно можно зарабатывать. Я захотела стать таким человеком.
В 1999 году я решила осуществить свою мечту. Я переехала в Сомервилл, штат Массачусетс, чтобы начать учебу по докторской программе в области социальной психологии в Гарвардском университете. Обучение по программе (ранее ее курировал Департамент социальных отношений) проходило в самой настоящей башне из слоновой кости – шестнадцатиэтажный белокаменный маяк в океане поведенческой науки под названием «Уильям Джеймс Холл»; это здание возвышалось над всеми другими в Кембридже. Свое имя башня получила от учредителя департамента, которого также считают основателем современной психологии. Среди его студентов были Теодор Рузвельт и Гертруда Стайн. Джеймс был первым из многих видных психологов, работающих в Гарварде; среди других можно отметить Б. Ф. Скиннера и Тимоти Лири, лидера исследований влияния психоделических веществ, прежде всего ЛСД, на человека, которые он проводил в 1960-е годы, во времена контркультурных движений. Не все «дети Гарварда» прославили свое имя благими исследованиями. Например, Генри Мюррей, в 1950–1960-е годы проводил серию унизительных экспериментов, чтобы изучить реакцию человека под влиянием стресса на допросах (по некоторым версиям, его исследования спонсировало ЦРУ). В числе двадцати двух студентов Гарварда, которые добровольно согласились стать «подопытными» Мюррея, был Тед Казински, рассылавший взрывчатку по почте выбранным жертвам.
Однако все это происходило задолго до того, как я приступила к своей выпускной работе. Мне помогали два консультанта, Налини Амба-ди и Дэниел Вегнер, оба были крупными специалистами в сфере социальной психологии.
Вегнер, не лишенный тщеславия, претендовал на славу, и он был способен ее добиться оригинальностью своих идей. Например, одна из них сыграла важную роль в моем понимании если не самого альтруизма, то хотя бы того факта, почему альтруистов так сложно понять остальным и почему мы склонны ставить их в психологические рамки, которые как раз уводят нас от сути их реального опыта и личностей.
Со своим учеником, Куртом Греем, Вегнер исследовал феномен, который они называли «моральная категоризация типов». Суть феномена заключалась в том, что мы бессознательно распределяем людей по двум категориям: моральных «агентов» и моральных «пациентов». «Агентами» являются те люди, совершающие моральные или антиморальные поступки: спасают или грабят. А «пациенты» – это те, на кого направлены эти поступки: спасенные или ограбленные. «Агенты» – актеры, а «пациенты» – статисты (или актеры второго плана).
Так как моральные «агенты», неважно, хорошие или плохие, – это те, кто предпринимает какие-то действия, мы обращаем внимание на их способность к планированию и самоконтролю, то есть считаем их более развитыми в этом отношении. В нашем представлении спасающие – это те, кто может лучше и быстрее планировать, лучше управлять собой и мыслить масштабнее, чем среднестатистический человек. То же касается и грабителей. Результаты их действий разные, но общее между героями и антигероями то, что они высоко организованные и деятельные люди.