Страница 21 из 40
— Именно так. Ведь до этого я такое будущее для себя не рассматривал.
— Доктор Милц, а почему Вы не остались в Петербурге? Ведь там больше возможностей, — спросил Ливен.
— Не во всем. Чтоб набраться опыта — безусловно. Чтоб позже открыть свою практику, даже на паях с несколькими другими врачами — маловероятно. А быть до старости у кого-то на побегушках не хотелось. Да и жить в клетушке размером с собачью будку тоже. В Петербурге, конечно, не переизбыток врачей, но найти достойное место сложно. Поэтому я стал подумывать о том, чтоб перебраться в провинцию. И был готов ехать куда угодно, хоть на край земли, если там был нужен врач.
— И где же Вы работали в столице?
— Да везде, где придется. И в госпитале, и в больнице, и у практикующих врачей. Одно время, как Вы уже знаете, у доктора Краузе, который пользовал и семью князей Ливенов. У Краузе я задержался около года, именно из-за опыта. Врач он был великолепный, что и говорить, я у него многому научился. Он позволял мне проводить лечение самостоятельно, но, видимо, все же подстраховывался, как бы я чего не намудрил. Мои пациенты были в основном бедными родственниками знатных особ или прислугой из домов аристократов. За все это время был лишь один случай, когда он доверил мне лечить кого-то из знати — юного отпрыска благородного семейства Ливенов, и то по чистой случайности, так как был занят другими высокородными больными, которые нуждались в большем внимании, чем мальчик с сильной простудой.
— Так, значит, я был единственным Вашим титулованным пациентом?
— Во время моей работы у доктора Краузе — да. После я пользовал семью одного графа. Это была огромная семья, графиня почти каждый год приносила по ребенку, детей там было человек пятнадцать. По крайней мере мне так казалось. И все они, по мнению их мамаши, постоянно чем-то болели. Хотя у большинства детей я не находил никаких болезней… Это был не дом, а какой-то бедлам…
— Доктор Милц, а фамилия у того графа была не такая? — Павел назвал имя.
— Да…
— Тогда Вам повезло, что Вас приглашали лечить только его детей от законной супруги, а не вкупе с парой десятков байстрюков, которых он наплодил по всему Петербургу, — усмехнулся Ливен. — Про этого графа поговаривали, что женщины беременели от него даже если просто садились на стул, на котором он до этого посидел… Вы спросите, откуда я это знал, если был подростком? Со мной вместе в корпусе учился один из его многочисленных сыновей. Как он попал туда — даже не знаю, возможно, кто-то из родственников графа сжалился над мальчиком и пристроил его туда, так как сам граф детьми не интересовался, он, похоже, интересовался только процессом их зачатия. Так вот мой бедный одноклассник даже не знал, сколько у него родных братьев и сестер, которых родила их мать, не говоря уж о том, сколько было единокровных от бесконечных похождений отца, которые ни для кого не были тайной.
У Штольмана округлились глаза.
— Так этот граф вообще ничем не занимался кроме того, как… бегал по женщинам? — он с трудом подобрал более приличное выражение, чем было у него на языке. — Тридцать пять детей, если тебе верить, это ж куда годно!
— Не понять тебе этого… Не всем выпадает счастье быть единственным бастардом Его Сиятельства, — поддел Штольмана князь Ливен.
— Яков Платонович — единственный внебрачный сын князя?
— Да, единственный побочный сын от единственной любимой женщины, — подтвердил Павел. — Не тридцать пятый от женщины, чье имя князь забыл или вообще не спрашивал… Доктор, Вам, наверное, хотелось бежать от того семейства подальше, даже если там Вам хорошо платили?
— В общем-то да. Именно тогда я и начал основательные поиски нового места. Однажды один из пациентов сказал, что в его родном городке один доктор в годах уже не мог справляться с некоторыми своими обязанностями и искал себе в помощь молодого врача, чтоб посещать больных в отдаленных местах, куда ему было тяжело ездить. Я написал ему и предложил свои услуги, а затем поехал посмотреть, как и что, да так там и остался. Доктор Туров жил бобылем, семьи у него не было, он настоял, чтоб я поселился у него, сказал, что так будет удобнее для нас обоих.
— Туров? Значит, тоже из немцев? — спросил Ливен.
— Да, из обрусевших в нескольких поколениях, предки были откуда-то из Мекленбурга… Может, он и выбрал меня, раз я тоже был из немцев. Но мы об этом никогда не говорили.
— Возможно… И как Ваша жизнь складывалась на новом месте?
— Очень хорошо. С Петром Федоровичем мы поладили с момента знакомства. Что касается работы, сначала я пользовал больных только далеко за городом, но мне это было в радость — ехать в чью-нибудь в усадьбу или деревню, пусть даже час туда и час обратно, и даже в плохую погоду. Со временем круг моих обязанностей все расширялся, а он все больше отходил от дел. Ну и пришло время, когда он сам уже почти не практиковал. Так, навещал нескольких пациентов по старой памяти, и все. Мы с ним очень сблизились, я стал ему кем-то вроде приемного сына. Он даже предлагал стать моим крестным отцом.
— Но, судя по отчеству, Вы так в Православие и не перешли?
— Нет, не перешел, из-за своего отца. Он был своеобразным человеком… С непростым характером…
— Так, похоже, большинство отцов такие и есть. Что мой, что Якова — хоть Штольман, хоть мой брат Дмитрий. У каждого, как говорится, свои недостатки. А Ваш-то чем Вам не угодил? Что у Вас за семья, я могу поинтересоваться?
— Мы из поволжских немцев. Отец категорически отказывался принимать Православие, говорил, раз Милцы приехали в Россию, будучи лютеранами, лютеранами и останутся. И ведь глубоко религиозным человеком не был, посещал кирху только по праздникам. И к чему было его упрямство — мне не понятно. А то, что, по его мнению, православные немцы — это позор нации, это у меня вообще в голове не укладывается.
— Православные немцы — позор нации?? — переспросил Ливен. — Такого я еще не слышал… Вот, Яков, оказывается, мы с тобой позорим немцев одним своим существованием… Да, Ваш отец, доктор Милц, действительно имел довольно своеобразное представление о вероисповедании… А Ливены, наоборот, приспособились к жизни в Империи так, как только это было возможно, в том числе и приняли Православие.
— Штольман тоже был православным и крестил меня в православной церкви, — присоединился к разговору Яков Платонович.
— Вот и доктор Туров тоже был из православной семьи. Да, дело собственно говоря, и не в отношении к вероисповеданию, а в отношении к людям. Петр Федорович был прекрасным человеком, никого не осуждал, не принижал, поддерживал, как мог… Нехорошо так говорить, но подобного я не много видел от своего отца, слишком уж категоричным человеком он был. Но мне очень повезло, что в моей жизни был Петр Федорович. Мы жили, как говорится, душу в душу, пока Господь не забрал его. И даже после этого он сделал для меня больше, чем я мог когда-то ожидать — оставил мне все, и практику, и дом, и свои накопления…
— Это было здесь, в Затонске?
— Нет, в соседней губернии. Тот городок даже не был уездным. Затонск — город в сравнении с тем местечком. Петр Федорович советовал мне не упускать шанса, если появится возможность практиковать в другом месте. Врач из Затонска получил наследство и решил перебраться в Ярославль, где ему достался дом. А я занял его место в Затонске и обитаю здесь уже больше четверти века.
— И нравится Вам здесь?
— Да, я здесь прижился. Да и работа у меня стала разнообразней. Ведь кроме всего прочего я еще и занимаюсь патологоанатомией и судебной медициной, как и мечтал когда-то по молодости. Так что я очень доволен своей жизнью здесь.
— А по Петербургу не скучаете?
— Через столько лет уже нет. Тихая, размеренная жизнь мне больше по душе.
— Тихая, размеренная жизнь в Затонске, где в Вашей мертвецкой не переводятся клиенты? — ухмыльнулся Штольман.
— Так до Вашего появления здесь, Яков Платонович, мои клиенты по большей части умирали своей смертью, от старости да от болезней. А не от пули, ножа или яда… — не остался в долгу доктор Милц.