Не было печали...

— А что это за родственники? Этот Александр Вас называет кузеном.

— Очень дальние, пятая вода на киселе… Четвероюродные, вроде бы. А Александр — он всех родственников называет кузенами. Знаете ведь нынешнюю молодежь, никакого уважения к семейным традициям… — Штольман нес чушь, какая только приходила ему в голову.

— Ну, а телеграмму Вы этому родственнику послать можете, чтоб хоть личность убитого установить? Ну и что помимо Вашего портрета он вез. И куда, к кому и зачем ехал.

— Сегодня же отправлю, — пообещал начальник сыскного отделения.

Никогда еще Штольман не был так близок к провалу.

========== Часть 4 ==========

Начальник сыскного отделения понимал, что он больше не мог заниматься расследованием сам, поскольку был заинтересованной стороной. Вести дальше расследование должен был Коробейников. Но Трегубов был необычайно снисходителен к нему. То ли потому, что чувствовал вину за то, что безосновательно фактически обвинил Штольмана в преступлении. То ли по какой другой причине. Но он отдал ему портрет и даже решил закрыть глаза на его причастность к делу.

— Нет смысла, Яков Платонович, говорить Вам держаться подальше, Вы ведь все равно влезете, так или иначе. Но Вы уж постарайтесь больше работать с полученными сведениями, чем собирать их. Свидетелями и другими потерпевшими, если появятся, пусть занимается Антон Андреевич. Ну и, конечно, подозреваемыми.

В общем, полицмейстер оставил ему ту часть работы, которую потом можно было без труда приписать Коробейникову. Что ж, это лучше, чем быть отстраненным совсем.

— Мне все же хотелось бы осмотреть вещи погибшего и место, где их нашли.

— Хорошо, езжайте потом с Коробейниковым.

Антон Андреевич сидел за своим столом и вертел в руках бумажный пакет. Увидев Штольмана, он сразу же вскочил.

— Утро доброе, Яков Платонович.

— Да не похоже, что оно доброе, и еще неизвестно, каким день выдастся, — без оптимизма ответил он. — Улики осматриваете?

— Да вот, пакет как пакет, ничего особенного. Не понятно, что там могло быть.

Штольман взял из его рук раскуроченный пакет.

— Ну как же Антон Андреич? По размеру, а главное по толщине пакета можно сказать, что пропала, возможно, стопка бумаг, плоская коробка, книга…

— А Вы сами, Яков Платонович, не знаете, что Вам везли?

— Понятия не имею. Я вообще был удивлен, что мне что-то послали, да еще с нарочным. Не уверен, что этот человек вез что-то только для меня. Возможно, он положил в тот пакет и то, что он должен был доставить для кого-то другого. Я сегодня пошлю телеграмму, чтоб выяснить про погибшего и про то, что он мог везти.

— Хорошо бы побыстрее получить ответ, а то мы даже не знаем, кто он.

— Ну ответ я получу самое быстрое завтра или послезавтра, — Штольман подумал о том, что телеграмма придет в какой-нибудь городок неподалеку от имения Ливенов. Пока ее доставят в имение, пока Александр составит ответ и отправит его с кем-нибудь на почту, пройдет время. Да и то, если он вообще никуда не уехал.

— А что еще нашли?

— Вот платок носовой, на нем инициалы с латинскими S и B.

— Нашел кто?

— Крестьянин Матюшкин ехал рано утром на своей телеге в город на рынок торговать и увидел, что в канаве что-то белеется. Слез с телеги, а там этот платок. А неподалеку пакет. Он подумал, что барина какого ограбили, и привез находки в участок.

— Допрошен?

— А то как же. Аж самим полицмейстером.

— Даже так?

— Да, дежурный увидел, что на платке буква не наша и сразу подумал, не того ли умершего, что в борделе ночью нашли. Трегубов сегодня рано пришел, дежурный ему доложил. И тот его сразу в свой кабинет. Потом отпустил его, отдал мне пакет и платок ну и сказал в двух словах, что случилось.

Интересно, а что Коробейникову ничего про семейный портрет не сказали? Неужели Трегубов скрыл это? Или это записано в показаниях, а Коробейников еще их и не открывал?

— А показания где?

— Так нет их, Николай Васильевич не записывал, так допросил. Надо на рынок идти.

Штольман выругался про себя. Отпустить свидетеля, не сняв показаний? И это полицмейстер?

— А он точно там?

— А куда ему деться? Ему ведь надо распродать то, что привез. Я сейчас же и пойду.

— Спросите его, сможет ли он показать место, где обнаружил находки. Вдруг поблизости было еще что-то, чего он не увидел.

— Яков Платонович, а правда, что в пакете был Ваш семейный портрет?

— Вам Трегубов сказал?

— Нет, дежурный. Он сказал, что в пакете была картина, а мужчина на ней сильно на нашего Яков Платоныча похож, как будто это его родитель. А потом мне Трегубов сказал, что пакет предназначался Вам…

— Правда, — Штольман не хотел бы об этом говорить, но этого было не избежать. Это не было его частным делом. Это было делом следствия. И скрыть от Коробейникова улику он тоже не мог. Трегубов вообще не должен был ее ему отдавать.

— Вот, Антон Андреич, — он достал из саквояжа портрет.

— Какая приятная пара Ваши родители, Яков Платонович. Матушка у Вас такая красивая, а батюшка такой… представительный. И Вы на него так похожи.

Штольман усмехнулся. Матушка, значит, красивая, а для батюшки лучше комплимента, чем представительный не нашлось… Что ж, был бы его настоящим отцом Штольман, и внешность бы ему досталась не представительная, а привлекательная…

— Я бы не хотел, Антон Андреич, оставлять это портрет среди прочих улик. Он мне слишком дорог, ведь мои родители умерли, и это почти все, что у меня от них осталось. Но я принесу его обратно в любой момент, если это понадобится.

— Яков Платонович, так я пошел на рынок? — по привычке доложился Коробейников начальнику сыскного отделения.

— Так следствие же Вы ведете, Антон Андреевич. Это я перед вами должен отчитываться. Я сейчас пойду отправлю телеграмму, а потом обратно в участок.

— Тогда здесь и встретимся. Если свидетель помнит место, туда и отправимся. Поедемте вместе, Яков Платонович. А как вернемся, мне нужно будет снять показания с Вас как с потерпевшего.

Да, ему самому ведь тоже нужно будет давать показания. И очень осторожно. Чтоб не сказать ничего лишнего, но и не утаить.

Штольман отправил телеграмму Александру и решил зайти к доктору Милцу, возможно, он уже закончил вскрытие.

— Александр Францевич, думаю, слухи до Вас еще не дошли. Но, как оказалось, Ваш клиент ехал ко мне с пакетом от родственника. Как Вы сами понимаете, я уже следствие не веду. Поэтому спрашивать о результатах вскрытия не имею права.

— Но все же надеетесь, что я с Вами ими поделюсь. Знаю, что права не имею, но и смысла скрывать не вижу. Антон Андреич ведь все равно с Вами советоваться будет…

— И каков вердикт?

— Все тот же. Умер от сердечного приступа. От удара по голове получил небольшое сотрясение мозга. Возможно, был без сознания какое-то время, потом не понимал, куда шел… Но умер точно не от удара, а от сердечного приступа.

— А сердечный приступ мог случиться от нервного потрясения? От того, например, что он очнулся после удара и обнаружил, что ограблен?

— Почему же нет? Приступ хоть от чего может случиться.

— Даже у такого молодого и на вид здорового мужчины?

— Так у него сердце вполне здоровое, а нервы могли быть не к черту. А от нервов, Яков Платонович, все может быть.

— И никаких спорных моментов? Например, что он мог быть чем-то отравлен, но это трудно увидеть?

— Я этого не вижу. Для меня картина ясная. Я не предполагаю и не угадываю. Если б у Анны Викторовны не пропал дар, возможно, она бы могла дух этого господина расспросить и рассеять Ваши сомнения, — совершенно серьезно сказал доктор.

— А почему рана на голове в этом месте? Человек, нанесший ее, был маленького роста?