Страница 45 из 79
Я спросил, признался ли он родственникам, что у него есть жена и ребенок. Он сказал, что нет. Дело не в том, что духа не хватает, чтоб рассказать им и их презрение выдержать, что женился на прислуге. А в том, что они захотят познакомиться с его женой и, он не исключал возможности, кто-нибудь расскажет ей, какие слухи про него ходят. И что из-за этого он вообще не хочет возвращаться в Петербург. Я спросил его, как часто он бывает в столице сам. Он ответил, что по-разному, и раз-два в неделю, и раз в две-три недели, усадьба-то меньше чем в трех часах езды. И спросил, что случилось. Ведь я не про его личную жизнь пришел выслушивать. Значит, он на подозрении… Я сказал, что г-жа Карелина погибла, а ее дочь Таня пропала. Он все понял. Что, верно, я подозреваю его в том, что он подобрал Таню. Но он этого не делал. Таня из хорошей семьи, домашняя девочка и хоть выглядит постарше, ей всего десять лет. А потом сказал: «Вы ведь со Штольманом считаете, что я настолько погряз в разврате, что дальше уже некуда. Но тогда не все так было, как казалось». Я спросил: «Ну и как же было, если не так, как казалось? Напраслину нас Вас возвели, невинного человека?» «Нет, этого сказать не могу. Грешен. Кое в чем. Но не во всем. В свальном грехе участвовал. Женщинам увечья наносил, но, как и говорил, не для… остроты ощущений, а так как не помнил, что творил, правда не помнил… Дама принимает ухаживания, видя, каков я, дает авансы, соглашается идти со мной, а потом напопятную, мол, на что я такой рассчитывал… Или получит свое удовольствие и посчитает, что мне уже тем одолжение сделала, что вообще согласилась со мной в постель лечь… Тогда от злости и от обиды в меня бес и вселялся…
А вот насчет тех детей… Могу Вам рассказать, как в действительности было. Но, если преследовать надумаете, откажусь от всего, ничего подтверждать не стану. А сами они в любом случае этого сделать не смогут. Степка в прошлом году умер от французской болезни. Приходил ко мне клянчить денег, я не дал, сказал, пусть тот дает, кто его заразил, если знает кто, конечно, а я к нему даже не притрагивался. Парашка спилась совсем, ложится под каждого, кто стакан водки даст, так что ей никакой веры нет…» «Мы с вами про одних и тех же детей говорим?» Стаднитский нехорошо рассмеялся: «Детей?? Это Вы посчитали, что им лет тринадцать, как они сами сказали. На самом деле Парашке было около пятнадцати, а Степке и того больше, только выглядели они не на свои лета, особенно когда невинные детские мордашки делали. Этим они вовсю и пользовались — я это сам слышал однажды, когда пришел домой и невольно подслушал их разговор. Я ведь говорил Вам, что они старше, только Вы со Штольманом не верили. Вы же подозревали, что я маленьких до меня невинных бедняжек чуть ли не насильно у себя держал, вещам паскудным научил, а потом ими пользовался. Вот только знали и умели они это до меня».
Яков Платонович, скептицизма я не скрывал, сказать ведь можно, что угодно. Стаднитский ответил, что сам бы не поверил кому-то, на этих маленьких овечек глядючи, если б сам не узнал, как они бесподобно умели играть на слабостях людей, чтоб на них поживиться. «Степка пристал ко мне на улице, предлагал ласки… не себя самого… Не знаю, что на меня тогда нашло, я согласился, но дома, так как на улице подобным не занимаюсь. Он попросился переночевать да так у меня и остался. А потом Парашку привел, мол, ей тоже хочется жить не на улице, а в доме, и она тоже знает, как доставить мужчине радость. А главное, что если до полиции дойдет, как и случилось, то доказать ничего нельзя, так что я не пожалею. Опять же не знаю, чем я тогда думал, наверное, не головой, если согласился на подобное… А пожалел не раз… Особенно когда Вы со Штольманом пытались меня обвинить… Несколько раз… сомнительного удовольствия за пару недель, и столько проблем…» «Несколько раз за пару недель?» — переспросил я. «Да, недели две, от силы три. Они специально вели себя так, чтоб у вас относительно меня было больше подозрений… которые они, конечно, всячески отрицали… Вроде как я и виновен в чем-то, но это только Ваши умозаключения, сами-то они ведь ничего напрямую не говорили.
После того как меня выпустили, Степка приходил меня шантажировать. Сказал, что они молчали в полиции, и что я им теперь должен. Что того, что я им тогда платил, недостаточно». Яков Платонович, тут я ошалел: «Они что же не за стол и кров Вас обслуживали?». Стаднитский расхохотался: «За стол и кров?? Они у меня в квартире жили на всем готовом, да еще я платил им. Девицы в борделе для клиентов с особыми желаниями и то бы дешевле обошлись. Тем более, что там бы хоть, как говорится, душу отводил, точнее тело свое баловал, все целиком причем… У меня ведь и склонности к таким любострастиям нет и не было никогда». «Зачем же вообще ввязались в подобное?» «Надоело, что женщины отвергали, потому что я такой нескладный. Соглашались в основном те, кто на моем фоне свое превосходство чувствовал, или которым было все равно, с кем… лишь бы любовник был неутомимым… Вот я подумал тогда, что те, молодые, не будут мной брезговать. Не как женщины, которые себя ценят высоко… Нет, они не брезговали — те несколько раз, поскольку хотели получить большой куш.
Я ведь потом за Степкой следил, судя по всему, они с Парашкой подобное не раз проделывали». «Что именно?» «Завлекали какого-нибудь похотливого идиота, а потом шантажировали. Деньги ведь можно попытаться просто за молчание получить, чтоб слухи не пошли о дурных наклонностях, а не только когда уже дело до полиции дошло — как в случае со мной. Вы же ведь о них случайно узнали — из-за той дамочки, которой, как оказалось, я тогда синяков наставил, а она вам, чтоб вы с большим участием к ней отнесились, сказала, что я, наверное, и с детьми, что у меня живут, так же обращаюсь — бью их смертным боем. А вы и ухватились за это, раз дети у меня живут, то не просто так, а для определенной надобности. А они, полагаю, и счастью своему поверить не могли, что из меня после этого можно немало вытянуть». «Заплатили?» «Заплатил, сто рублей Степке. Они ведь действительно ничего прямо в полиции не сказали. Припугнул, что если еще раз придет, несчастный случай с ним мне меньше встанет. Потом он ко мне только в прошлом году заявился - домой, видно, в свое время выследил, где я живу. Как я уже сказал, он был болен французской болезнью, не врал, уже было заметно. Дал бы денег, если б у него такая подлая натура не была, душа-то у него задолго до тела сгнила, если была вообще когда-то. Это ведь он все подстраивал с мужчинами, да еще, скорее всего, Парашку в это втравил. А она не такая была, вот ее жаль. Даже если б своего ремесла не бросила, могла бы стать содержанкой у приличного господина, все же лучше чем пропойцей. Ей бы денег дал, да ведь все равно бы пропила… Ничего от той девочки не осталось, ничего…
А на Даше я женился вовсе не потому, что она такая молоденькая, а потому что полюбила меня таким, какой есть, как человека и как мужчину тоже. Никогда мне не говорила, что я дурен собой, или что ей со мной противно. Ребенка мне родила, слава Богу, дочку, а не сына, и Ксюша на нее похожа». Я поинтересовался, почему, слава Богу, не сына, ведь каждый мужчина хочет наследника. «У меня большие опасения, что сын мог бы пойти в меня, быть таким же… ненасытным относительно плотских наслаждений, особенно по молодости. Ведь это, признаюсь Вам, не только в радость, но и в тягость… особенно с такой внешностью как у меня… Я ведь свои развлечения с дамочками, не знающими удержу, бросил, семья дороже. Теперь, когда дочка есть, все по-другому. И на Таню я в том ключе, что Вы думали, никогда не смотрел. Красоту ее, конечно, видел. Думал, что еще несколько лет, и отбоя от женихов не будет. Что Илье Анатольевичу туго придется, не как мне потом, моя-то Ксюша, скорее всего, просто миленькая будет, как Даша, да оно и к лучшему».