Страница 37 из 79
— А сколько Вашей дочери?
— Ей двадцать, ее мужу тридцать пять. Да, разница в возрасте большая, но к чему ей ветреный мальчишка? Муж нужен, чтоб с ним семью создать, а не ждать его, пока он с очередной гулянки вернется… а то и не вернется…
— У меня самого с женой разница семнадцать лет, — сказал Штольман.
— А с тещей, которая Вас такими ватрушками угощает, наверное, лет пять?
— Примерно. Тесть немного постарше, но тоже мужчина, полный сил. Адвокат здешний.
— Вот как? Скучать будут по дочери, когда Вы ее в Петербург увезете. Не вечно же Вы здесь в Затонске будете.
— Прошение подал, жду…
— А пока на ужин к родственникам ходите?
— Бывает, но не так часто, служба — она непредсказуемая. Сколько раз уже бывало, что жена одна ходила, без меня… А Вы где столуетесь?
— В ресторане Офицерского Собрания и в том, что в гостинице, где я остановился. Неплохо для провинциального городка.
— Ресторан при Дворянском Собрании хорош, там повар — полуфранцуз. Я был там всего один раз, когда приезжал Павел Александрович. Его впечатлили блюда этого ресторана.
— Ну уж если Павла Александровича впечатлили, то, значит, действительно кухня отменная.
— Разве он привередлив в еде? По-моему, так нет.
— Нет, не сказал бы. Но и от изысков не откажется. В столичных ресторанах часто заказывает деликатесы. Но, думаю, потому, что когда в усадьбе, особых разносолов не требует, только если гости.
— Моя жена как раз гостит у него. А Вы были у него в усадьбе?
— Нет, что Вы. Мы не так близко знакомы. Он просто как-то упоминал о том, что она возле Царского Села, что очень удобно для его службы, и что он там отдыхает от столицы.
— Один в основном отдыхает? — вырвался у Якова Платоновича вопрос.
— Знаю, что племянник его приезжает, у того имение не так далеко. Не исключаю, что Павел Александрович и дам приглашает. Он же ведь Дон Жуан еще тот, — рассмеялся Дубельт. — Почти пятьдесят лет, а женат, насколько мне известно, ни разу не был, все, видимо, в поисках…
«Женат был — неофициально, а после этого… скорее не в поисках… а в разочаровании от того, что среди всех своих любовниц не смог встретить такой, как него невенчанная жена…»
— Говорят, дамы у него бывали такие, что их красоту и слов не хватает описать. Правда, я видел его только с одной — несомненно шикарная женщина! Прошлым летом случайно столкнулись. Графиня, имени не помню…
— Потоцкая.
— Вот-вот. Хороша, неправда ли?
— Не имею чести быть с ней знаком. Как-то не довелось. Моя жена Анна Викторовна должна с ней познакомиться. Он их обоих пригласил к себе.
— Очень хорошо. Дамы хоть друт другу будут компанию составлять. А то ведь у него служба такая, что в любой момент могут вызвать — хоть днем, хоть ночью. В этом отношении мне легче, у меня подобного практически не бывает. Мои поездки в своем большинстве запланированы, внезапные случаются очень редко.
— А как давно Вы знакомы с Павлом Александровичем?
— Да еще до Турецкой войны, но до нее весьма поверхностно. А узнал его, собственно говоря, именно там.
— На Турецкой войне?
— А чему Вы удивляетесь? Все мы там были… А познакомились поближе в госпитале.
— В госпитале? — снова переспросил Штольман. — Павел Александрович был ранен?
— Да кто там не был ранен, — вздохнул Дубельт. — Мы с ним хоть ранены… А сколько не вернулись…
— А ранение было серьезным? — заволновался Яков Платонович. — Куда он был ранен?
— Ну не настолько серьезным, раз он оклемался… В отличии от меня, он все же продолжил службу, так сказать, в полной мере. У меня же после этого был небольшой выбор — или в бумагомаратели, или преподавателем в какое-нибудь училище… или туда, где я оказался… А какое у него было ранение, Вы сами у него спросите. Он об этом говорить не любит. Как и о той войне тоже…
— Вы, должно быть, считаете… странным, что я спрашиваю Вас о своем дяде…
— От чего же, вовсе нет. Вы же узнали его не так давно. Поэтому у Вас столько вопросов.
— Почему Вы думаете, что не так давно?
— Потому что слухи о Вас как о Ливене по Петербургу еще не пошли… А Павел Александрович не тот человек, чтоб скрывать своего племянника.
— Даже незаконного?
— Даже незаконного. Его брат скончался зимой, наверное, тогда он сам и узнал, что у брата был внебрачный сын… А потом назначил Вам рандеву…
Штольман ошарашенно посмотрел на Дубельта, затем поинтересовался:
— Господин полковник, Вы… на войне в каком… подразделении были?
— В разведке, как и Ливен, — усмехнулся Дубельт. — Но мне до него… как до Китая пешком… Он — человек исключительный. Вы сами в этом убедитесь.
«Уже имел счастье… а что еще впереди…»
— Согласен с Вами. Но, думаю, в штабе округа, откуда Вы, люди тоже не лыком шиты.
— Я не из штаба округа.
— Нет? — удивился Штольман. — А откуда же?
— Скажу так — не оттуда. Большего я Вам сказать не могу.
— Понимаю… А про Ваши поездки с инспекциями я поинтересоваться могу?
— Если Ваш интерес основан лишь на любопытстве — пожалуй… Если же в его основе какие-то другие… мотивы, то мой ответ будет отрицательным.
— Интересуюсь из чистого любопытства… Как в других местах, где Вы бываете с инспекцией? Столько же непорядков как и в Затонске?
— По-разному бывает, где-то хуже, где-то лучше. Армия же — отражение общества, какие пороки в нем, такие и в армии. Где-то воровство, где-то распутство, где-то пьянство… Вот помню один случай. Приезжаю в гарнизон, а там такой порядок, какого я никогда в жизни не видывал. Как если бы к визиту царя-батюшки загодя готовились. Чистота везде, все покрашено-побелено, на офицеров и солдат глаз не нарадуется смотреть. Ну просто образцово-показательный гарнизон… Оказалось, что за год до того гарнизон был довольно захудалым, а его начальник — пожилой полковник с нетерпением ждал выхода в отставку и смотрел на все сквозь пальцы, лишь бы, как говорится, досидеть там свое. И вот на его место назначили полковника Рихтера, который сам жил по принципу Ordnung muss sein и с подчиненных требовал того же. Прибывает, а там полнейший разброд и шатание. Ну он и взялся за дело со всей своей немецкой обстоятельностью. Ввел систему штрафов — штрафовал за все: за ненадлежащее исполнение обязанностей, за пьянство, за опоздания, за неопрятность в обмундировании, за сквернословие… У него и прейскурант был, какой штраф за какую провинность и каким чином совершенную. Например, пуговицы на мундире не хватает или слово бранное сказал — с подпоручика пятачок, а с майора уже гривенник. В первый месяц никто полного жалования не получил, большая его часть на штрафы ушла. Но и особо отличившимся все же было выдано достаточно, чтоб за жилье заплатить и питаться без излишеств. В следующий наиболее сознательные уже побольше получили, но не на много, чтоб… не расхолаживались…
— Но это же произвол!! Что, никто жаловаться не посмел?
— А на что жаловаться? Проступки имели место, полковник ведь их не придумывал, чтоб подчиненных обирать. Провинился, изволь заплатить… Для себя исключений не делал, как-то выразился от души, когда уже другими словами это сказать было невозможно, сразу же рубль внес… Так что все по справедливости… Да и кто бы отважился донести? Полковник в гарнизоне, как говорится, и царь, и Бог, отец солдатам… И главное — деньги он не в карман себе складывал, а в общественную кассу. Все деньги на благо гарнизона шли. На Офицерском Собрании обсуждалось, на что их потратить. В итоге ремонт в казарме сделали, крышу в конюшне подлатали, на что денег выделено не было и неизвестно было, когда они будут. В школу книг и учебников накупили, наняли на несколько часов в неделю еще одну учительницу — жену поручика, она до перевода мужа в этот гарнизон в женской гимназии в губернском городе преподавала. В Рождество для детворы елку устроили, для самих офицеров — бал с хорошим угощением, но с ограниченным количеством вин и шампанского, без крепких напитков. Еще много всего, я уж и не припомню.