Страница 12 из 79
Как он мог забыть, что местом службы Воронова было именно это министерство? Ведь они с Вороновым как-то даже обсуждали перспективы развития железных дорог.
— После крушения Императорского поезда он был у Посьета, который затем подал в отставку… потом бывал и у Паукера, и у Гюббенета…
— То есть осенью восемьдесят восьмого Вы его увидели впервые?
— Да. Возможно, он бывал в министерстве и раньше, но мне об этом не известно… Я тогда ожидал в приемной у Посьета — принес документы. Мне сказали, что их запросил заместитель начальника охраны Государя князь Ливен, который находился у Посьета в кабинете. Константин Николаевич сам вышел за папкой, он был белее мела… и сказал ждать, так как, возможно, Его Сиятельству понадобятся еще какие-то бумаги, а если так, то чтоб я заходил с ними без промедления. Я два раза ходил за документами и оба раза входил к Посьету, Константин Николаевич выглядел… как будто наступил его последний день… Притом Его Сиятельство не кричал, не ругался, а был совершенно спокоен, говорил таким тоном… ледяным что ли, что у меня был мороз по коже… А ведь Посьет адмирал, а Ливен только подполковник, и тем не менее у меня сложилось впечатление, что Посьет… боялся его до… обморока… Я его таким никогда не видел…
Министр путей сообщения, адмирал до обморока боялся заместителя охраны Его Величества, подполковника?? Штольман знал Воронова несколько лет, не близко, но достаточно, чтоб иметь о нем представление как о человеке. Воронов был не из тех, кто будет что-то придумывать, выдавать желаемое за действительное или чрезмерно преувеличивать для красного словца. Если он считал, что Посьет боялся Ливена, значит, это так и было… Да и Яков сам видел Ливена таким, как описал его Воронов. Как-то из улыбавшегося, усмехавшегося, флиртовавшего повесы он в мгновение ока превратился в серьезного, даже сурового человека, с пронзительным холодным взглядом. У него самого от подобного взгляда и бесстрастного голоса мороз пошел по коже… И он бы не удивился, что кто-то мог бояться Ливена до обморока, даже министр… если на то были основания… Вопрос только, какие… Штольман так и не мог понять, чем именно занимался подполковник Ливен, но что не только физической охраной Императора, в этом у него не было никаких сомнений, да и сам Павел этого вроде как не отрицал… Насколько близок к Императору был Ливен? Не только благодаря своей официальной должности… но и тому… положению… что оставалось, судя по всему, тайной для большинства людей, включая и окружение Государя… Возможно, он был своеобразным доверенным лицом Императора в некоторых делах? И у него была бумага, в которой было написано что-то наподобие того, что «все, что делает предъявитель сего, делается по моему приказанию и на благо государства. Александр». Возможно, в тот раз Ливен по приказу Государя… тайно расследовал это дело? Или же по его распоряжению, опять же негласно, присматривал за комиссией, занимавшейся этим расследованием?
— Князь Ливен не был в комиссии по расследованию причин катастрофы, не так ли? — на всякий случай задал вопрос Штольман, и так зная на него ответ. — Я спросил потому, что Павел Александрович очень не любит распространяться о своей службе, — добавил он, чтоб вопрос, заданный племянником Ливена, не показался Воронову странным.
— Нет, не был… официально точно не был, я видел документы, его в списке комиссии не было… Но, видимо, у него были такие полномочия, что… Посьет должен был предоставить ему все документы, что его интересовали. Какие, конечно, я Вам сказать не могу…
— Павел Александрович был при том крушении… Как, впрочем, и Посьет, который был в свите Государя… как было написано в газетах…
— Да, я знаю. Не исключаю, что у помощника начальника охраны Императора могли возникнуть вопросы… как и у самого Государя… Возможно, Государь хотел знать чье-то мнение, независимое… не члена комиссии… того, кто тоже был на месте крушения… и мог сделать какие-то выводы на основании картины происшествия и тех документов, что он мог изучить… Его Сиятельству самому, видимо, тоже тогда досталось — он хромал. Я хорошо видел это, когда шел за ним по коридору. Я вышел от Посьета чуть позже, но нагнал его, так как он шел медленно и прихрамывал. Что с ним было?
— Он не хотел об этом говорить. До сих пор не хочет, — честно сказал Яков Платонович.
— Это вполне понятно… А сами-то Вы как? В Петербург возвращаться не собираетесь?
— Подал прошение, жду нового назначения, — сказал Штольман. — Но это процесс не быстрый, если, конечно, внезапно не образуется какая-нибудь вакансия… У меня была возможность получить одно место весной, но, это… не срослось… — как он мог думать о том, чтоб ехать куда-то кроме Затонска, если здесь была Анна, его Анна, к которой он и вернулся после… всех перепитий…
— Не одиноко Вам тут?
— Одиноко? — рассмеялся Яков Платонович. — Нет, сейчас совсем нет… У меня же здесь жена, ее родители…
— Неужели Вы действительно женились?
— А неужели Вы подумали, что буду носить обручальное кольцо… без причины? Для чего? Чтоб дамы не досаждали своим излишним вниманием? Или чтоб не рассчитывали, что я на ком-то из них решу жениться?
— Ну женским вниманием Вы и правда никогда обделены не были… Но носить кольцо, чтоб дамы не видели в Вас потенциального супруга… Так вроде у Вас с дамами, которые бы рассчитывали на брак, отношений и не бывало… Хотя я, конечно, могу ошибаться… Я ведь Вас знаю не так хорошо…
— Нет, таких дам у меня на самом деле не бывало… Брака я не искал… Но встретил барышню, которая… перевернула мои представления о том, какова может быть… семейная жизнь.
— Рад за Вас, Яков Платонович… Не хотел бы показаться навязчивым, но Вы не могли бы представить меня Вашей супруге? Я в Затонске пробуду еще два дня.
— Владимир Иванович, при всем моем желании этого не получится, Анна Викторовна уехала вместе с князем в его имение под Петербург. Но ее карточку я Вам показать могу, — он вынул новый бумажник, который получил вместе с саквояжем, и достал из него снимок жены, сделанный в день празднования начала их семейной жизни.
— Ах как хороша! Яков Платонович, Вам очень повезло с супругой.
— Совершенно согласен.
— Я не теряю надежды быть представленным ей в Петербурге… Мне можно рассказать нашим общим знакомым о Вашей женитьбе?
— От чего же нет? Я же женат не тайным браком, — сказал Штольман, добавив про себя «у нас было только тайное венчание».
— Ну Ваш брак не тайна, а вот остальное… — ухмыльнулся Воронов. — Что же Вы никому из нас не написали за все свое время в Затонске?
— Мне писанины и на службе хватает, к концу дня рука отваливается, даже вот жене не написал, хотя еще вчера собирался… Надо в самом деле пойти написать ей…
— Что уже соскучились? — улыбнулся Петербургский знакомый.
— Соскучился, — серьезно ответил Штольман. — Поэтому откланяюсь. Был рад увидеть Вас, Владимир Иванович.
— Дайте мне знать, когда Вы вернетесь в столицу.
Штольман попрощался с Вороновым и хотел тихо удалиться, но был остановлен Никитиным и приглашен на ужин. Он отказался, сославшись на усталость после тяжелого дня на службе. Но Никитин прямо-таки вытянул у него обещание отужинать с ним и парой других членов Собрания в выходные.
Дома Яков Платонович мысленно возвратился к разговору с Вороновым. Два раза он ответил на его реплики так, будто сам был Ливеном… настоящим, законным Ливеном, носящим эту фамилию… Как это понимать? Что это с ним? Он не узнавал сам себя… Это не Штольман, это тот, кого он видел в зеркале перед уходом в Дворянское Собрание, тот, кто был на снимке рядом с Его Сиятельством князем Ливеном. Правой рукой, на которой был перстень Ливенов, он взял карточку в серебряной рамке, с нее на него смотрели Paul Fürst von Lieven и его племянник Jakob, несостоявшийся Fürst von Lieven… Что же Воронову отвечал не Штольман, а этот самый возможный князь Якоб фон Ливен? Так Штольман или Ливен? Ливен или Штольман? Или теперь в нем сосуществуют две личности — Яков Платонович Штольман и Яков Дмитриевич, сын князя Ливена? Он припомнил, что когда он соотносил себя с Ливенами, он… касался фамильного перстня. Что это? Мистический перстень Ливенов?? И когда он надевает его, он превращается в Ливена, а когда снимает, снова становится Штольманом?? Бред какой-то… Он снял кольцо и осмотрел его со всех сторон — ничего особенного за исключением того, что буква L изящно перечеркнута… Фамильное ювелирное украшение, дорогое, но обыкновенное — никакого чуда, никакой мистификации… Похоже, что у него, человека материалистического склада, от повышенного совершенно ненужного ему внимания к собственной персоне просто ум заходит за разум… Если так пойдет и дальше, придется поговорить на эту тему с доктором Милцем. Или лучше не откладывать и поговорить уже завтра, когда доктор придет к нему в управление?