Отрочество

В редакции «Одесских новостей» на меня глянули не без любопытства, но повели себя на равных, без снисходительно панибратства взрослых с ребёнком. Немножечко преувеличенно, как по мне, но пусть. Терпеть не могу снисходительный тон!

Сразу на ёрничанье и дураковаляние реакция идёт. С последствиями иногда. Сам всё понимаю, но осознаю обычно чуть потом.

— Недурственно, — хохотнул редактор, проглядев работы, — одесские типажи глазами понаехавшего.

Ничего такого, серьёзного, обычные бытовые сценки. Шаржированный Мендель, с недавним зовом домой.

«— Сына, домой!»

«— Мама, а я таки устал или шо?»

«— Ты хотишь кушать!»

Тётя Песя у плиты, в виде индийской богини с шестью руками. Ещё с десяток такого же.

— Годится! — довольно сказал Старков, — Интересная манера рисунка — очень простая, но суть ухвачена отменно.

Ссыпал гонорар в карман, да и распрощался. Теперь в «Одесский листок».

— Записки понаехавшего? — Поинтересовался Навроцкий, вчитываясь в текст.

— Шаржированные приключения москвича, шарахающегося по Одессе с выпученными глазами. Начинается с прибытия на вокзал и покупки местной прессы.

— Шарахающегося, — повторил редактор, он же владелец, усмехнувшись, — довольно точно подмечено. Сколько таких… кхе-кхе!

— Молодая, динамично развивающаяся компания ищет бухгалтера и коммерческого директора, — начал читать Навроцкий, — Нашедшему этих ублюдков — наша самая горячая благодарность.

— О-хо-хо! — он протёр выступившие слёзы, — Метко! По-нашему!

Вышел из редакции, как так и надо. Обыденно всё, чуть не до тошнотиков. Фельетон, карикатура, первые гонорары — настоящие, а не за якобы совместную статью с дядей Гиляем. И никак! Даже обидно немножечко.

Событие! А у меня настроения нет. С церквы ещё. Умеют же, а?

Сплюнув мысленно, начал спускаться, и завидел давешнюю барышню, с которой на вокзале тогда столкнулся.

— Мадемуазель! — и шляпой пол мету. Не так штобы и настроение появилось, а просто! Для форсу, перед самим собой больше.

— Месье, — девочка присела дурашливом реверансе, в глазах весёлые чортики, — какая приятная встреча! Снова видеть авантажного кавалера, преисполненного всяческих достоинств!

Подружки хихикают, ну да я им тоже шляпой соломенной тротуар подмёл, шутовски так.

— Мадемуазели… Позвольте загладить невольную позапрошлодневную вину, пригласив вас в этот жаркий день отведать мороженого?

Они немножечко так замялись, и я спохватился.

— Егор Панкратов! — прижимаю шляпу к груди, и глазки делаю. Ботинком ещё булыжники ковыряю, вроде как застеснялся весь.

Фырканье в ответ смешливое, с переглядками.

— Мария Никифирова, — барышня присела в книксене.

— Наталья Турбина, и глазками в ответ обстреливает. Вроде как и смешиночки, но и не так, штобы совсем. Возраст! Тренируется барышня.

— Елизавета Лопанович.

— Милые барышни, позвольте временно похитить вас в свой гарем для зверского угощения мороженным? По две… нет, по три порции! — я обвёл их глазами с самым суровым видом, — С шоколадом!

Смешинки… ну да тут как всегда! Што ни скажешь, всё либо на презрение и отворот носиков, либо на хи-хи. Возраст!

— А справится ли наш страшный похититель с содержанием такого гарема? Может, он ограничится менее суровым наказанием?

— Суровому похитителю нужно срочно избавиться от тяжести в карманах! — и мелочью звеню.

— В таком случае… — и тут они не выдержали, и ну смеяться!

— Избавьте нас от высокого штиля, достопочтимый сэр похититель, — запросила Мария пардону.

— Так это… мы завсегда рады! — мигом ссутуливаюсь, и чуть не нос рукавом, — Деревенские мы!

Со смешками и дошли до ближайшего скверика. Сидели так, шутили, и — отошёл! А ещё понимание пришло, што слишком я на Молдаванку зациклился. Город большой! Не в барышнях даже дело, а просто — шире надо жить!

Переоделся дома в нормальное, и не слушая Мишкиных возражений, потянул его с собой.

— На Пересыпь пойдём, к Косте, — сообщаю деловито, — я, ты, Санька, ещё несколько ребят с Молдаванки.

— А я-то здесь зачем?! — резковато отреагировал Мишка, — где я, а где… Брал бы Саньку, да ребят своих… молдаванских!

— Ты? — зашагиваю к нему, и глаза в глаза, — Ты мне как брат! Родней, чем иные родные бывают!

— Родные, — усмешка в ответ, чуть печальная, — бывает, что и родные…

— Но не кровные! Мы с Санькой побратались, и знаешь — родней родных!

— Вы… — и снова усмешка, грустная такая.

— Станешь мне… нам братом?! Кровным!

И такая радость жаркая полыхнула в ответ, што понял я, можно было и просто предложить. Без хитрых планов. Потому как што для сироты может быть выше семьи?

И сразу — дела все в стороны, да за Санькой сперва. Он как услышал, так и заулыбался. Ну и Мишка в ответ. Улыбаются, и стесняются улыбок своих. Вроде как не положено мужчинам чувства проявлять.

Вот пока не перестеснялись, я у тёти Песи вино и молоко взял, чашку эмалированную на кухне, и в катакомбы потащил их. Для таинственности и антуражу.

Огонь от лупы поджёг, так почему-то важно показалось. Солнечный огонь! Так, с факелом, в катакомбы и вошли.

Мишке любопытно — как же, впервые здесь! Глазами водит, но с вопросами сдерживается пока.

Я факел закрепил низенько, чашку на камень плоский поставил, и молока туда. Потом вина. Нож над огнём, и не думая долго — чирк себя по руке!

Закапала кровь в чашу. Ножик Саньке, он за мной вслед. Потом Мишка.

Пили молоко с вином и кровью, потому руками порезанными сцепились, клятвы всякие говорили. И такое всё — то ли от вина и антуража, то всамделищно, но будто за нашими плечами вся родня встала.

На много-много поколений назад. Улыбаются. Радуются побратимству нашему.

Так ли это, или мне привиделось, не знаю. Всё стало ясным и простым, што и никаких сомнений не осталось — мы теперь братья. Кровные.

Запястья перевязали.

А потом говорили, говорили…

«— Сеанс психоанализа» — выдало подсознание, и заткнулось. Всё было хорошо. Правильно.

Шестая глава

— В Москве нос воротил от уголовщины, а здеся пальчиком поманили, и только пятки сверкнули до самой Туретчины, — ворчит Санька, глядючи на мои сборы.

— Не пыхти! На Хитровке меня иначе видят! Как запомнили бегунком растерянным, с зарёванной мордой лица и испуганными глазами, так и осталось. Хоть обпойся потом, хоть обтанцуйся, хоть кулаки обтеши до костей о чужие физиономии!

Мишка молчит, но смотрит осуждающе, ажно досада берёт!

— На Москве, — повторяю в очередной раз, крутясь перед зеркалом и перемеряя вещи для цельного незапоминающегося облика, — меня разве што наводчиком видели. Ты, Егорка, пляши в домах богатых, да всё вызнавай, и будет тебе доля воровская! А оно мне надо?

— А здесь иначе? — пономарёнковскую иронию можно черпать ведром, — Даёшь экспроприацию экспроприаторов?

— Уф-ф! Миш-ша! На Москве меня только на вторых ролях видят, потому как другое у них в голове и не укладывается. А здесь — всерьёз!

— Денег мало? — приподнимает брови Мишка.

— Да нет же! — я останавливаюсь, расстроенный непониманием, — Просто — интересно! Проверить себя, понимаешь? Могу, не могу… Азарт, понимаешь? Вроде как шахматы, только по жизни!

Хмыканье, но уже с нотками вроде как и понимания. Задумчивое такое. Усиливаю напор…

— Мне уже заработанного — во! — стучу ребром ладони по горлу, — Не зажираться если, так хватит на всё провсё — на учёбу дальнейшую, ну и так, просто жить. Скромно если, но не нище — так, в плепорцию. А надо будет, так заработаю! Открытки, фельетоны, ещё што-нибудь придумаю. Потом, взрослым уже, больше возможностей.

— А это… — машу рукой, — сам скажешь, куда деньги от аферы запустить. На больницу там, на школу или ещё чего. А?!

— Боюсь я за тебя! Боимся! — поправился Мишка, оглянувшись на пригорюнившегося Чижа, — Аферы эти… Или как здесь говорят? Панамы?