Отрочество

А на пляжу! Фурор! Толпа чуть не в пятьдесят человек, да с мячами. Играть пытаются, значица. Такое себе зрелище, позорное, а им и ничего, нравится! Азарт!

Бегаю вокруг, правила втолковываю да драчки разнимаю. Хорошо ещё, к мячам брошюрку футбольную взял. Засомневается кто, сразу в нос тыкаю — читай!

В четыре мяча-то, ого! Шума больше, чем от всего Привоза, вот ей-ей! Играть никто не умеет, а вот орать, это да. Крикливый народец, с детства к переору привыкают.

— Офсайд! — дяденька какой-то судить взялся. Бегает вокруг в купальном костюме, лысиной потной сверкает, а уж азарта в глазах! Говорит, в Британии учился, и где-то как-то даже и участвовал. Давно.

Грубая игра, бестолковая. Ногами босыми то по мячу, то песку. Толкаются! Потные от жары, песок налипший на телах.

Бумц по мячу! Бумц по ноге соперника! Скандал, в морду лезут! А мне разнимать.

Я не выдержал, да и показал — обводочки, перепасовку с Санькой — как могли, а могли не очень. Я-то ладно, он откуда? А всё равно лучше прочих!

Понабивал на ноге, на голове. И рты открытые вокруг, а в глазах желание — не хуже штоб уметь.

Потом ещё дяденьки подошли, околофутбольные, помимо лысого. Те, кто где-то што-то видел, слышал, читал.

Старые уже, чуть не за двадцать, а туда же! Но один так и ничего, соображает. Англичанин какой-то, из торговцев. Мистер Скотт, который попросил звать его Эндрю, потому как уже знает за хи-хи на свою фамилию. Чисто на русском так! Только шепеляво, будто каша во рту.

Ну а я што? В сторонку, и действуйте! Нравится вам тренерско-судейское всякое, так и пожалуйста. Мне играть интересней.

— Сергей! — замахал я, завидев знакомого, — Уточкин!

Идёт! Издали ещё улыбается, руку протягивает. Костюмчик полосатый, не просох ещё после моря. Но — фигура! Не жердь с брюшком и не мячик полусдувшийся, как у всех почти на пляжу.

— Егор, — нараспев, а сам глазами на игроков, ажно прикипел.

— Ты как? — не выпускаю его руку, — Поможешь с организацией?

До тёмнышка почти што играли. На две команды аккурат и хватило молдаванских, если вместе с запасными на травмы и отдохнуть. Два других мяча по пляжу пошли, но што характерно — вернули! Публика!

Не в смысле што честные шибко, а просто — соображающие. Если мячей этих на всю Одессу четыре, то особо и не скрадёшь. Бы-ыстро такого крадуна вычислят! С втекающими и вытекающими последствиями.

Назад шли шумно, сплошной переор, да хохот. И вспоминают — кто как играл, да как хотел, да вот завтра!

А у меня свои мысли. Удачно получилось, это да! Сразу интерес и всё такое. Косту ещё подключить, можно будет тогда матчи «Молдаванка — Пересыпь» проводить.

Вроде и хорошо, а с досадой вперемешку. Как к Мишке подступиться, до сих пор не придумал!

А потом чуть не споткнулся. Ссадины у ребят, а у меня мысли от этих ссадин! Побрататься, значица. А?! На крови.

Санька мне лучший друг, но больше уже брат. И второй будет. Небось не откажется!

Семьи у староверов хоть и дружные, но Мишка наособицу немножечко. Отец то ли женился вопреки родительской воле, то ли ещё што. Отдельно немножечко, а через него и на Мишку перешло. Не бросили его по сиротству, но так, с прохладцей.

И вот чем дальше, тем больше мне это нравится. Даже не только потому, што доктора и лечение, а — брат! Ещё один. Здорово, а?!

Пятая глава

Пышнотелая русоволосая женщина в юбочном купальничке с оборочками и рюшами, томно извивается передо мной в медленном восточном танце. Старая совсем, чуть не двадцать пять, но в паху стеснение. Красивая!

Губы красные облизывает, и томно так смотрит, а потом — раз! И ноги по сторонам раскинуты, а сама уже на нарах лежит, ногами дрыгает. Хохочет!

И не купальник уже на ней, а ночнушка подранная, с плеча сползающая. Да между ног мелькает такое себе… кустистое. Невнятное.

Бланш внезапно под глазом, и грудь голая, с соском розовым. Встала, идёт ко мне походкой танцующей, наклоняется к губам, целует страстно. Лицо лижет, усами щекочет, а изо рта несвежей рыбой несёт.

— Мрау? — вопросительно поинтересовалась красотка, отодвинувшись чуть назад. А потом раз! И в губы лижет.

Проснулся, тяжело дыша, да скинул устроившегося на груди кота. Вот оно и началось, ети его в качель! Половое созревание!

Сны жаркие… а ещё кот этот! Усатая фемина, надо же! И рыбой несёт, н-да…

Понимаю, што уже всё, не усну. Да и зачем? Небо потихонечку розовеет, птицы просыпаются, коты вон территорию не поделили. Орут!

Двинутся на палец-другой, шерсть вздыбят, и ну орать! Шипение, урчание какое-то, и снова — мра-а-у! Пока помоями сверху не шуганули.

Тихохонько, штоб не разбудить друзей, у которых ещё полчаса-час на сны, прошлёпал в гостиную, и умылся, сгоняя остатки липкого сна. Двор уже просыпается, но не весь и не шумно. Справные хозяйки по холодку спешат за водой. Вон, тётя Песя прошла.

Вот же ж! Водопроводчик хренов! Как бы ещё не прилепили прозваньице, с местных станется.

Знаю ведь ситуацию с водой, а как идея в башку лохматую втемяшилась, так и знания все вылетели. Мало того, так и Фиру будто заворожил! Ни тени сомнения, а?! Хотя с другой стороны, оно вроде как и хорошо. Для жизни. Не рассуждая, а? Верит просто в меня.

Местные-то воду для питья дождевую берут, сладкую, из цистерн подземных во дворах. По счёту! Расписано чётко, сколько вёдер жильцы взять могут. А тут я, с механизацией.

Щаз! Убеди, попробуй, нашего дворника, што тётя Песя только положенное накачивать будет!

Повздыхал, глядя на цистерну-колодец, потарабанил пальцами по давно облупившемуся подоконнику, сковырнул краску. Так себе настроение, если честно. Местные-то языкатые!

Да и немцы хороши. Хотя обычно за репутацию… хм… Слышалось што-то такое, про воду. Проводят вроде как на Старопортофранковскую, так может и за нас договориться?

А што?! У меня попёрло воодушевление. Я ж конкретики не давал! То есть думал за водопровод от цистерны до тёти Песи, но ничего ж не говорил! Или говорил? Да нет, точно нет! Тогда и до немцев я ходил, чисто на прицениться. А!?

Приценился за материалы, теперь можно и за работу дойти. Што, почём, как долго?

Внутри заскреблось сомнение — дескать, не слишком ли размахнулся, Егор Кузьмич? Одно дело полсотни метров труб провести, бак цинковый сделать да закрепить над печкой, ну и помпу с моторчиком. Другое — организовать такое себе серьёзное мероприятие.

А потом вспомнил за водопроводчика, и сомнения — прочь! Лучше надорваться, пытаючись, чем смехуёчки за спиной.

— … согрешил гордостью, сквернословием, унынием, честолюбием, нечистыми и дурными помыслами, соблазнами плотскими…

Соблазнами батюшка заинтересовался, да и начал выпытывать, разочаровавшись почему-то их незначительностью. Допытался зачем-то до Саньки с Мишкой в этом разрезе, но я так и не понял — где соблазны, а где они? С причудью батюшка, дурковатый.

— Сон, — он недовольно жевнул губами, — то грех для подростка простительный.

Потом выпытывать начал об отступлениях в вере, о злоумышлениях против властей. Ну… наговорил ему не того, што на самом деле, а как говорить положено. И всё равно епитимью влепил! За неискренность.

Из церквы я вышел постный-препостный, как сухарик ржаной. Подождал Саньку, переглянулись с ним матерно, да и домой.

Вот зачем навязывать, а?! И допрос этот, полицейский почти. Нешто я совсем несмышлёныш? Тайна исповеди, оно конечно и да, но ведь и доносить обязан, если злоумышляет кто, на государство и строй.

Тогда и тайна не такой уж тайной становится! Да и без доноса даже. Епитимьями так примучать можно, што ой!

— За тобой следить обязал, — безэмоционально сказал Санька, когда мы отошли метров на триста, — и духовному отцу…

Катнулись желваки на лице Санькином, усмешечка кривая выползла, да и будто разом! Скрепы осыпались.