Страница 118 из 129
- Приятно наконец-то познакомиться с тобой, Ева, - мужчина подает ей раскрытую ладонь, - меня зовут Хоук, а это моя дочь – Маккензи.
- Просто Кензи, пожалуйста. – тут же исправляет его та, натянуто улыбаясь.
- Мне тоже очень приятно. – произносит рыжеволосая, пожимая протянутую ладонь и еле сдерживая себя от того, чтобы не отшатнуться в сторону.
- Так вы, вроде как, знакомы? – мать Квииг предпринимает новую попытку выяснения обстоятельств.
- Д-да, - отвечает Ева, но по-прежнему не сводит взгляд с Кензи, - мы работаем в одном клубе.
- Я старший официант, миссис Мун. – тут же добавляет та, улыбнувшись.
- Ох, просто Анна-Марит, дорогая.
Принесите ведро и как можно скорее – Еву сейчас вырвет. Квииг готова поспорить, что чувствует настоящие рвотные позывы, когда мама называет Миртл «дорогой». Дорогая, черт побери? Это она подстроила ее кражу вместе с Алексой, а теперь была как-то связана с тем видео и опьянением Кристоффера! Рыжая еле сдерживается, чтобы не закричать на весь дом, кто такая настоящая Кензи Миртл.
Женщина сразу же отправляет всех гостей за стол, глазами указывая дочери, чтобы она не стояла там посреди коридора, словно столб. Но Ева просто ничего не могла поделать – ее словно поразило громом. Насколько сильно вселенная издевалась над рыжей, что подстроила такое? Похоже, судьба изрядно постаралась, чтобы человек, который с первого дня ее работы в клубе ненавидит и унижает ее, оказался теперь в ее доме в Бергене, а отец Миртл был возлюбленным матери. Черт.
Анна-Марит суетится вокруг стола, стараясь угодить каждому, без конца подавая то салаты, то отрезая тот самый рождественский хлеб. Ева ощущает себя так, будто переметнулась в прошлое, на тот самый обед у семейства Шистадов, где пружина неловкости и дискомфорта закручивалась внутри нее все сильнее с каждой минутой, заставляя рвано дышать. Глазами Квииг упирается в тарелку бледно-красного оттенка, стараясь сделать вид, что кусочек курицы и овощи волнуют ее куда больше.
- Твоя мама так много рассказывала о тебе, Ева. – вдруг произносит Хоук, привлекая внимание рыжей. – Ты учишься в академии искусств, верно?
- Да, все так. – отвечает Мун, выдавливая из себя улыбку.
- Это замечательно. – говорит мужчина, закидывая в рот кусочек спаржи. – Я говорил Маккензи, что после школы не стоит пропускать год, но она меня не послушала.
- Мы же уже обсуждали это… - тихо произносит темнокожая, опуская голову.
Неожиданно в голове Мун проскальзывает мысль: а являлась ли Кензи той, за кого себя выдавала? В клубе ее авторитет был неоспорим из-за занимаемой должности, но здесь, рядом со своим отцом, который без конца называл ее Маккензи, девушка становилась буквально другим человеком. Что ж, если сама Миртл так мастерски прощупала ее болевые точки, то и Квииг не будет отставать.
- Согласна с вами, мистер Миртл, - вдруг произносит рыжая, немного задирая голову, как это всегда делала темнокожая, - пропуск года после школы – пустая трата времени. После этого вообще не захочется учиться.
- Ева, возможно, каждый должен сам решить свою судьбу… – произносит мама Квииг, стараясь за деликатной улыбкой скрыть неловкость.
- Нет, нет, нет! – продолжает мужчина, жуя ту же курицу. – Она права. И да, пожалуйста, называй меня просто Хоук, к чему эта фамильярность?
- Как скажете, Хоук. – отвечает рыжеволосая, специально выделяя имя отца Кенз.
- Вообще-то, я взяла год, чтобы работать, накопить денег и обжиться. – продолжает гнуть свою линию темнокожая, все еще не притронувшись к еде.
- Ева делает все эти вещи, но при этом учится. – уже серьезным тоном говорит отец Маккензи.
- Кому налить клюквенного сока? – Анна-Марит вскакивает со своего места так сильно, что даже стул отодвигается. – Очень вкусный!
- Ох, я бы не отказался!
Мама уходит наливать обещанный сок, а Мун отпивает немного глинтвейна, смотря на Миртл поверх стакана. Один – один, дорогая.
Весь ужин проходит, на удивление, в спокойной атмосфере. Кензи больше не предпринимает попыток «нападения» на Квииг, а лишь спокойно сидит, иногда порывисто оглядываясь на уведомления в телефоне. Хоук, дабы понравится дочери Анны-Марит, без конца рассказывает забавные случаи, связанные с его работой, иногда переключаясь на разговоры с женщиной. За этот час рыжая узнает, что Хоук Миртл – офицер полиции соседнего района от Вэстлэнда, любит американский футбол и частенько смотрит его на работе, живет в Бергене с самого рождения и не может устоять перед пончиками в шоколадной глазури. Анна-Марит, поначалу насторожившаяся поведению дочери, абсолютно расслабилась и просто наслаждалась вечером, радуясь, что Ева поддерживала всю беседу улыбкой.
Внутри рыжеволосой творился настоящий шторм: лишь внешне она старалась сделать все так, чтобы никто не догадался о ее внутреннем состоянии. Да, Хоук, несомненно, был прекрасным человеком, и в какой-то момент Мун даже порадовалась, что спустя столько лет у матери наконец-то появился кто-то достойный, семейный, добрый и отзывчивый. Стыдно признаться, но Ева слушала все его рассказы в пол-уха – ей было не до этого. Кензи резко ослабила наступление, перейдя в оборону, а у Квииг желчь клокотала прямо в горле.
Это все не принадлежало им: Хоуку и Маккензи. Не им. Вся эта праздничная атмосфера, украшения, рождественская елка и красные носки на камине. Это принадлежало ей, Еве. Это были воспоминания из ее детства; аромат хлеба, который Анна-Марит пекла для них с папой, а не для семьи Миртл; это Еве клали подарки под ту самую елку и ей включали песни Фрэнка Синатру и снимали на старую камеру ее нелепые танцы. Это все было для семьи Мун, которой больше не было. За все эти годы мать рыжей ни разу не удосужилась попытаться восстановить ту идиллию между ними, а теперь, когда появились эти незнакомые ей люди, то все вернулось. Будто как раньше. Квииг с болью в груди признавала, что ничего уже не будет как прежде, никогда.
Когда ужин съеден, а стаканы пусты, то Хоук почти что прямо говорит о том, что он поможет убрать Анне-Марит со стола, а им нужно пойти в зал. У Квииг чуть ли не закатываются глаза – серьезно? Оставалось лишь в лицо сказать о том, что родители хотят, чтобы девочки пообщались наедине. Мистер Миртл не раз за вечер говорил, как было бы прекрасно, если Маккензи и Ева сдружаться, но обе девушки игнорировали эти слова. Теперь, когда они уже собирались уезжать, то родители предприняли последние попытки заставить дочерей найти общий язык таким образом.
Мун стремительным шагом уходит из кухни в гостиную, чтобы сделать пару снимков их рождественской елки для Эскиля – он буквально забросал ее сообщениями за ужином, а телефон не переставал жужжать в заднем кармане Квииг. Триггвасон же, в свою очередь, прислал несколько фото с вечеринки, на которой находился вместе с остальными своими друзьями и, как выразился он сам, «потенциальным личным Сантой на сегодняшнюю ночь».
- У вас тут миленько. – в проходе неожиданно появляется Миртл.
Она зашла в гостиную так бесшумно, что на секунду Квииг даже испугалась, но не обернулась, а упорно делала вид, что занята своим телефоном.
- Ага. – беспечно отвечает рыжая.
Вздохнув, темнокожая движется к противоположному углу от Мун, подходя к камину. Раздражение было трудно сдерживать, но Кенз старалась изо всех сил, только ради папы. Только ради его счастья.
- Мы никогда не вешали рождественские носки. – вслух произносит Миртл, надеясь, что так разрядит обстановку.
- Не трогай! – резко вскрикивает Ева, но тут же осекается. – Пожалуйста. Не надо.
Кензи выгибает свою тонкую бровь, но все же отходит от камина, усаживаясь на диван, складывая руки на груди и ногу на ногу. Мун воспринимает этот жест как приглашение, чтобы сесть рядом, и со вздохом принимает его, подходя к дивану.
- Эти носки я сшила сама в четвертом классе. – вдруг говорит Мун, которая неожиданно почувствовала вину за свой вскрик. – Мама перестала вывешивать их после развода, и я думала, что она их выкинула. Но сегодня я приехала и увидела эти красные тряпки на камине. Аж горло сдавливает. – в конце фразы у девушки проскальзывает горькая усмешка, но она тут же переходит в наступление. – Значит, Маккензи?