Другой принц

Самая последняя ночь была недалеко от мыса Сторролда, когда флот боролся с зимним штормом, в котором уже чувствовалась злая воля Иных, и Мелисандра уже не решалась заглянуть в огонь, чтобы не столкнуться там со взглядом Великого Иного, владевшего этими местами, и не увидеть раньше времени его жуткую армию. В огонь вместо нее смотрел Станнис, которого она застала перед жаровней в его каюте, - не смогла остаться одна, хотя и обещала себе сегодня ему не мешать.

Обещание свое Мелисандра сдержала: молча встала у двери, отвела глаза от огня – будь что будет, не возьмет она сейчас на себя ответственность за предсказания, и бремя знания о горьком будущем ей в такой момент уже не по плечу. Куда лучше простые человеческие мысли: Мелисандра подумала, что вот боролись они все это время, сколько уже на полу накувыркались, а ни один не сказал другому, что любит, оба скрытные и гордые. Теперь уже не скажешь, перед боем сердце должно быть твердым, а ведь в первый раз бы для нее это было, а, может, и в последний: если не даст ей судьба сказать ему «люблю» и оставит ей только статую над гробницей в склепе Штормовых лордов, то уже больше никому в своей жизни она этого не скажет, прожила она без этого почти тридцать лет, проживет и остальные.

Мелисандра опустилась на пол рядом со Станнисом, сидящим перед жаровней, села боком на пол и прижалась щекой к его колену, по-прежнему избегая смотреть в огонь.

- Ты веришь? – тихо спросила Мелисандра, и теперь это было уже уместно, а не как в первый раз, когда Станнис в ответ на ее вопрос промолчал и только рассердился: всех-то после первой же ночи тянет к нему в душу залезть, нужны они ему больно, не такой уж он отвратительный человек, чтобы ему даже выпить было не с кем.

- Рглор хороший солдатский бог, - ответил на этот раз Станнис. – Черное и белое, жизнь и смерть, мы молодцы, а они подлецы. Вот я привел свой флот на его войну и жду теперь от Рглора верности его части вассальной присяги, чтобы назвать его своим покровителем.

Это были гордые и, может, даже богохульные речи, уж месяц назад Мелисандра на такое рассердилась бы и объяснила бы Станнису, как надо верить в ее бога, но теперь она решила промолчать.

- Мальчиком я редко молился Семерым, - продолжал Станнис, довольный тем, что Мелисандра молчит и даже не смотрит ему в лицо, он редко говорил о подобных вещах. – Я не просил себе подарков и побед на детских турнирах, хотя, видят боги, Роберт досаждал мне своей удачливостью и ловкостью, как только может досаждать старший брат. Я сам исполнял свой долг и сам справлялся со своими проблемами, как должен делать хороший вассал. Я молился каждый день только одну неделю: когда мне было четырнадцать и мои отец и мать возвращались домой из Эссоса по зимнему морю. Их корабль разбился у меня на глазах в паре миль от дома, и их тела не нашли. А когда я второй год сидел в осаде в Штормовом пределе, ел крыс и считал, через сколько недель все мои люди умрут от голода, я уже не молился – но Давос пришел ко мне сам, а потом под стенами появился Эддард Старк, не дав себе времени оплакать сестру. С тех пор я верю Давосу и Старку и не верю в Семерых.

Станнис был хорошим солдатом и неважным богословом, но его стоило выслушать до конца.

- Поищи в пламени Лионеля, - велел он Мелисандре, и она сначала не поняла, что адмирал уже идет в бой, и потому он уже не просит и не спрашивает, а отдает приказы. – Мы должны сделать все, чтобы он вернулся с этой войны: он станет лучшим королем, чем стал бы я, не говоря уже о том, что по какой-то странной ошибке его наследником сейчас является ланнистерский бастард.

«Я боюсь», - чуть было не призналась Мелисандра, но все же подняла голову, закусив губу, и взглянула на языки пламени, а Станнис положил ей руку на плечо.

- Я вижу только метель и толпы людей, среди которых горит огонь, - ответила Мелисандра через несколько минут. – Это может быть что угодно.

- Значит, огонь действительно каждому показывает свое, - заключил Станнис. – Ваши жрецы, объясняя подвиг Азора Ахая, который убил собственную жену, чтобы получить непобедимый меч, говорят, что лучше, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. Я не знаю, скольких они сами послали на смерть, а по моему приказу умерли многие, чтобы остальным досталась победа, и я так и не смог к этому до конца привыкнуть.

- Я вижу в пламени горящего короля, - добавил Станнис, немного помолчав. – Надеюсь, что Рглор заплатит верностью за верность, и сгоревшим у Сурового Дома окажусь я. Если погибнет Лионель, мы все начнем воевать друг с другом, вместо того чтобы воевать с Иными.

«Она и без меня справится, - подумал Станнис, чувствуя, как Мелисандра стиснула его руку. – Не плачет, не пытается остановить, не умоляет – она никогда не станет умолять».

А Мелисандра, сидя у его ног, горячо молилась злой и кощунственной солдатской молитвой, которая, если облечь ее в слова, скажет о том, что никто, даже бог, не вправе требовать от нее такой жертвы и не вправе эту жертву принимать, и что она швырнет и свою жизнь Рглору в лицо, если он посмеет отнять его.

========== XXXVIII ==========

Мы обязаны выжить, просто потому что нас ждут.

И вдруг все затихло, мы не знали, что конец войны…

(с) Зоя Ященко

Первые полторы недели прошли почти хорошо, потому что Санса предложила считать, что за это время армия Севера и эскадроны Ночного Дозора не успеют дойти до Сурового Дома, а значит, Лео и Джон в безопасности. Но потом закончилась вторая неделя, протянулась третья, и все чаще и Сансе, и Арье вспоминалась поговорка «Черные крылья, черные вести». Если бы армии не вступили в бой и не обнаружили противника, Лионель бы уже написал, как бы досадно ему ни было совершить бесцельный поход.

Ворон прилетел в башню мейстера только в середине четвертой недели, и запыхавшиеся от бега по лестницам сестры были уже там, когда Эймон отвязал от ноги ворона письмо.

- Я прочитаю, - предложила Санса, но только пробежала глазами короткое письмо и ничего не произнесла.

«Битва была невероятной, страшной и славной, - гласило письмо, написанное незнакомым почерком. – Враг уничтожен полностью. Выжившие люди Дозора придут со мной. Адмирал Станнис Баратеон».

Это было известие о победе, но кому нужна победа, если о ней некому написать? Санса пошатнулась, а Арья до боли сжала кулаки. Неужели на этом закончилось все, что еще не успело начаться? Даже раненый, Лео написал бы о победе сам. Даже если он ранен тяжело, написал бы Джон, если тяжело ранены оба, написал бы кто-то из северян – наверно, в первый раз Санса и Арья без смущения подумали о том, что их тайна и двойной брак Лео известны уже всему Северу. Неужели не осталось совсем никого, и в снег у Сурового дома легли все северные лорды, не побоявшиеся бы написать правду о цене, которой досталась победа?

Второй ворон прилетел только к ночи, когда уже не осталось предположений и не осталось слез, и постучал клювом в окно сестер. Тот самый ворон, которого увез с собой Лео. Почерк был тот же, а записка куда короче. «Оба живы. Стан».

А утром, когда Санса и Арья проснулись, ветер из Вестероса разорвал тучи над Стеной, теплое не по-зимнему солнце брызнуло в окно, и от Эймона пришел улыбающийся Самвел, снова откуда-то взявший среди снегов живые цветы.

- Я не открывал, - сказал Самвел со своим мягким выговором, протягивая письмо, запечатанное королевской печаткой. – Я любопытный, но вы же убьете.

Арья выпихала Самвела и бросилась на кровать к Сансе, где они ночью спали в обнимку, а теперь Санса смеялась и закрывала руками целые абзацы, уверяя, что Арье это читать еще рано. Лео был жив, он снова увернулся от смерти, посмеявшись ей в лицо и подразнив ее своей безрассудной отвагой. А потом Самвел принес и письмо Джона, Лео не дал ему ничего дописать в свое, потому что Джону так точно не надо такое читать.