Чужой, плохой, крылатый

— Любое место, из которого виден этот замок называют про̀клятым, — показал куда-то вверх и налево эдэ Дант. — Говорят, даже его тень убивает. Видите, деревья с той стороны мельче, приземистее и почти не цветут? Этот замок прозвали Оскал Демона.

Анне пришлось приложить руку к глазам, чтобы далеко на скале, против солнца, увидеть белоснежную круглую башню замка, увенчанную остроконечными шпилями и правда напоминающими клыки, а под ними засыхающие чахлые деревца.

— А саму скалу именуют Утёс Самоубийц, — продолжил священник. — Со стороны моря её окружают острые камни. Каждая лодка, что попытается причалить, или смельчак, что вздумает пробраться к замку по отвесной скале, становятся вероятными самоубийцами.

— А я уж подумала, что её избрали местом сведения счётов с жизнью, — не могла оторвать Анна взгляда от изящного замка, окутанного такой дурной славой. С этой стороны было совершенно непонятно, как вообще в него попасть, если не уметь летать.

— Думаю, его история хранит немало и таких тайн, — согласился Дант. — По крайней мере доподлинно известно, что одна из жён бывшего владельца действительно сиганула вниз с башни. Но на самом деле имя замка — Бельри.

— Бельри? — удивилась Анна. — Антре бельри. Антре пас амаро пас кадо, — процитировала она строки Писания.

— Бойся искушения. Бойся слов любви, сказанных под влиянием его, — перевёл эдэ. — Слова искренней любви действительно обладают колоссальной силой, которую мы порой не осознаём, а искушение низводит их до греха вожделения, похоти, и лишает этой силы, — он мягко загадочно улыбнулся. — Надеюсь, я не слишком зануден?

"Как же идёт улыбка его мужественному обветренному лицу, — подумала Анна. Она улыбнулась в ответ и отрицательно покачала головой. — Как же не идёт ряса этому невероятно красивому мужчине".

— А кому принадлежит это Искушение? — спросила она.

— Бессариону Бриару, младшему брату нынешнего корона Пелеславии.

Анна невольно ахнула — такой болью и так некстати вдруг пронзило левую израненную руку, что она скривилась и прижала к себе эти навсегда затянутые в перчатку покалеченные пальцы.

— Сьерита Анна, вам нехорошо? — разволновался Дант.

— Нет, нет, эдэ, — прикрыла Анна на секунду глаза, в которых потемнело от боли. — Некоторые воспоминания детства доставляют мне куда больше страданий, чем моё увечье. А Бессарион Бриар тоже потерял в ту ночь отца. Тот лично отправился его искать в ужасный ураган и погиб.

— Простите, что невольно напомнил вам те события, — склонил эдэ красиво седеющую на висках голову. — Но, пожалуй, не могу не согласиться с местными жителями. Всё, куда падает даже тень этого замка становится про̀клятым, — Дант приложил руку с перстнем Братства Мастеров к мощной груди, словно предупреждая её о Бриаре.

Да, она слышала о нём, девчонки в Пансионе любили посплетничать, да ещё с такими пикантными подробностями. Рассказывали о нём с придыханием. Что он невероятный красавец с жуткой репутацией. Дерзкий, бесстыжий, опасный. Очень плохой. Отъявленный сердцеед, неисправимый спорщик, отчаянный дуэлянт, потрясающий любовник, ненасытный, искусный, страстный, неутомимый, а ещё у него такой большой хм… здесь бесстыдницы всегда с восторгом округляли глаза и смущённо хмыкали. Но какое было дело ей, Анне ди Тру, до Бессариона Бриара и его "хм".

Сейчас её куда больше волновало, что она очередной раз поймала себя на мысли насколько красив эдэ Дант. И что не будь он священником, женщины бы его сгубили. Анна бы не посмела спросить, но может он потому и принял сан, чтобы избежать такого искушения?

Дант читал у них в Пансионе лекции по толкованию Закона Божьего, истории и древне-энтарскому. И тоже был источником постоянных волнений среди воспитанниц.

Анна вздохнула. Много разного прозвучало в этом тяжёлом вдохе. Но ничем из этого она не хотела делиться со священником. Как и своими грешными мыслями о потрясающей необычной мужской красоте эдэ. Эдэлорд — святой муж Досточтимой церкви, как и все, принявшие обет, он считался мужем Святой Ассанты, принявшей мучительную смерть за род людской, дочери Отче, Отца их Небесного, мудрого единого бога. И это был обет верности, воздержания и целомудрия в том числе.

— Эдэ, сьерита Анна, мы можем продолжить путь, — пригласили их в карету, что уже вылезла из размытой колеи и поджидала на ровном участке дороги.

Дант снова подал Анне руку, помогая забраться внутрь, и тепло его сильной руки словно развеяло и дурные мысли, и боль в руке.

Ах, как не терпелось Анне начать свою новую жизнь без изнуряющей зубрёжки, дисциплины и экзаменов! Как хотелось уже оказаться дома, где она столько лет не была.

Она провела остаток пути в приятных мечтах и уже представляла добродушное удивлённое лицо тёти, что непременно начнёт ахать какая её Анни худая и бледная, когда в вечерней синеве показались сначала строительные леса нового храма, а потом и стены городка Арат, последнего на их пути перед Ларсхофом.

Они почти доехали до центральной площади, когда кони снова неожиданно заржали, их дорожный экипаж дёрнулся и встал.

Услышав шум и крики, Анна не стала дожидаться приглашения, и первая выскочила из кареты.

— Мальчик! Мальчик! Ребёнка сбили! — кричали взволнованные свидетели.

Анна со всех ног побежала туда, где уже собиралась толпа.

— Да пропустите вы, — отчаянно толкалась она локтями. Курс "сестры милосердия", пройдённый на последнем году обучения, давал ей полные основания рваться к ребёнку не ради праздного любопытства.

Она опустилась на колени перед беспомощно раскинувшем руки на камнях мостовой мальчишкой лет шести. Выгоревшие на солнце добела грязные волосы были залиты кровью, но, предварительно осторожно ощупав голову и конечности, Анна могла с уверенностью сказать, что кости целы, рана на голове незначительная, а ещё, что ребёнок недоедает, одет в лохмотья и очень нуждается в мытье, уходе, стрижке и обуви — на босой грязной ступне гноилась старая рана.

— Возможно, сотрясение и внутренние повреждения, — негромко сказала она вслух, ни к кому конкретно не обращаясь и прощупывая пульс. Тот бился как сумасшедший, как будто мальчишка всё ещё куда-то бежал, что было странно, но она не настолько была уверена в своих знаниях, могла и ошибаться. — Здесь есть родители? Родители мальчика есть? — крикнула она громче, и столпившиеся люди словно отпрянули.

— Боюсь, если они и есть, то вряд ли в этом сознаются, — прозвучал мужской голос у неё над ухом, совсем рядом.

— Что же делать? Мальчику нужен лекарь.

— Возможно, я могу помочь? — сильные мужские руки подхватили ребёнка, и только когда Анна встала, ей хватило смелости поднять глаза на добровольного помощника.

На мгновенье она даже потерялась в глубокой, как морская вода, зелени глаз, что рассматривали её с нескрываемым восторгом. И только потом уже быстрым общим мазком взгляда оценила спутанные волнистые волосы, впалые щёки, покрытый рыжеватой щетиной упрямый квадратный подбородок, пожалуй, ямочку на нём и… всё. Хотя нет, ещё испытала нестерпимое желание посмотреть на это лицо ещё раз, чтобы рассмотреть каждую черточку отдельно, а потом ещё, чтобы оценить целиком, и ещё — запомнить. Впрочем, она и так уже вряд ли смогла бы его забыть — обветренное солнцем лицо молодого мужчины, благородного и хорошо одетого, что держал на руках ребёнка, которому срочно требовалась помощь.

— Ригг, думаю, знай при новом храме не откажется его осмотреть, — вывел Анну из лёгкого оцепенения другой мужской голос, до того скрипучий и противный, что захотелось закрыть уши. На этого мужчину, постарше, она и посмотреть толком не успела, оглянулась на другой неприятный звук — крошеного стекла, когда на камнях мостовой, с которой подняли мальчика, кто-то растоптал склянку.

— Не будем надеяться на удачу, — перехватил ребёнка повыше Ригг. — У меня в доме точно есть лекарь. Он крикнул слуге: — Найми экипаж!

Анна достала платок, приложить к ране на голове ребёнка, хоть это было ни к чему, просто забота — кровь не текла и даже подсохла. Но Анна шла рядом всё то недолгое время, что заняла у них дорога до остановившегося неподалёку извозчика, придерживая голову мальчика.