Чужой, плохой, крылатый

— Нет, не хитрите эде, — бесновался пленник. — Дайте ей слово. И вдруг поднял голову вверх и крикнул: — Выдохни, отец! Не дождёшься! Сегодня я не вернусь!

— Дитя! — священник взял Анну за руку. — Ты просто не понимаешь. Он очень плохой.

— Нет! — дёрнулась она, пытаясь освободиться. — Неправда. Он хороший. Хороший!

Верёвка в руках эдэ опасно провисла, но ножи, что должны были скользнуть вниз и рассечь шею мальчика, вдруг вылетели из пазов вперёд. Верхняя часть

гнилого креста, ломаясь в щепки, выскочила из ржавых штырей крепления. И крест повис над обрывом. Полетевшие в пропасть тяжеленные резаки потащили

за собой священника, тот дёрнул девочку. И если бы не странная когтистая и очень горячая рука, что вдруг схватила её за пальцы и удержала, Анна полетела бы

следом.

Она завизжала, повиснув над пропастью. И, выронив пузырёк с лекарством, беспомощно взмахнула свободной рукой.

Если бы в этот момент её спросили, что она помнит, она бы ответила: ничего. Она не замечала падающие со всех сторон камни, когда скала резко начала

рассыпаться. Не слышала крики людей, что гибли под осколками. Не обратила внимание на хлопанье кожистых крыльев, что не давали ей упасть. Она видела

только маленький стеклянный флакон, что летел в пропасть, вращаясь и поблёскивая.

— Папино лекарство, — в ужасе подняла она глаза, и в тот момент, когда взгляд её встретился с алыми горящими углями страшных глаз неизвестного ей

существа, она словно и сама провалилась в пропасть.

Она одна выжила в этом камнепаде.

Восьмилетняя Анна ди Тру, младшая дочь верна Тру, после страшного урагана, обрушившегося на Пелеславию, на всю жизнь осталась с искалеченными

пальцами левой руки.

С детства ей говорили, что их прижало валуном, нагревшимся от пожара. Когда его подняли, спасти почерневшие, обугленные пальцы уже не удалось. Сама же

она больше ничего не помнила: ни странное предсказание блажницы, ни мальчика по имени Бесс, прикованного к скале, ни седовласого священника, что с того

дня считался пропавшим без вести, ни откуда у неё на шее этот маленький алый веер, надетый на тонкий кожаный ремешок.

Она помнила только вину, за то, что так и не донесла лекарство и отец умер.

Да с ней осталась боль, что с того дня жила в её сердце и покалеченной руке.

А иногда в самых страшных снах ей вдруг являлись глаза, горящие кровавым огнём и голос: «Однажды ты будешь моей».

Дорогие мои!

Спасибо за вашу поддержку и щедрость! Всех вижу, люблю, ценю!

Маленькое пояснение.

Для тех, кто со мной из книги в книгу и читал «На букву „М“:

Девчонки! Описанные там события, конечно, войдут в книгу, но… немного не так. И финал тоже будет другой. Можно даже сказать, что это совсем другая книга, так что не волнуйтесь, если покажется, что вы уже всё знаете;)

Для тех, кто не читал: С удовольствием приглашаю в книгу „На букву „М“!

Там вы узнаете как писалась история про Бесса и какие события её сопровождали. Это такая книга в книге)) Ссылка на неё в аннотации.

Огромномное спасибо за ваш интерес и внимание! И… добро пожаловать!

Всё только начинается!

Часть первая

И дик, и чуден был вокруг

Весь божий мир; но гордый дух

Презрительным окинул оком

Творенье бога своего,

И на челе его высоком

Не отразилось ничего.

М.Ю. Лермонтов "Демон"

М.А. Врубель

Глава 1. Анна

— Отчевы кальсоны! — выругался возница, и карета встала.

Анна вздрогнула, прогоняя воспоминания. Ночью ей снова снились горящие глаза.

Но это неудивительно: перед дорогой она нервничала и плохо спала.

Сегодня особенно. Всё же сегодня она навсегда покинула стены Пансиона и возвращалась из большого богатого южного Энта в родную маленькую северную Пелеславию. В имение отца, которым после его смерти управляла тётушка. Она же, тётя Санти и отправила восемь лет назад десятилетнюю Анну, как положено, под надзор сестёр-монахинь в Пансион. Каждый год навещала свою Анни, а теперь ждала в Ларсхофе, летней резиденции коронессы Энта Оранты Третьей, чтобы забрать домой.

Коронессе Энта они приходились родственниками. Королевская кровь обязывала и родственные связи любой дальности почитались.

Восемь лет жизни, учёбы и труда позади. Теперь Анну ждала новая взрослая жизнь. Это и приятно волновало, и тревожило. И, наверно, поэтому сегодня во сне Анна слышала ещё кое-что.

— Трамо аларо ди менди… — тихо повторила она вслух, припоминая сон, и обратилась к своему спутнику: — Что-то случилось? Мы не едем.

— Ничего страшного, сьерита Анна, — пристально посмотрел на неё эдэ Дант, что сопровождал её из Пансиона до Ларсхофа, и подал руку, помогая выйти. — Всего лишь вынужденная остановка. Карета увязла в дорожной грязи.

Восемнадцатилетняя Анна ди Тру поправила дорожное платье, ещё монастырское, строгое, в серых тонах, и, спустившись по подставленной слугой скамеечке, разволновалась:

— Это надолго нас задержит?

— Не думаю, — мягко улыбнулся в ответ благоверный Анри Дант, едва начавший седеть мужчина в тёмно-лиловой рясе с белым воротничком. — Мне показалось или вы сказали: трамо аларо ди менди?

— А это что-то значит? — удивилась Анна. — Я слышала эту фразу во сне.

Две хмурых складки легли между его бровей, словно говоря: странно. Да и всё выражение благородного лица священника с яркими, словно подведёнными углём глазами необычного глубокого фиалкового цвета (возможно, такой оттенок им просто придавала ряса, подумала Анна) выражало лёгкую тревогу.

— Это древне-энтарский. Заклинание из абортата — древнейшего ритуала изгнания демона. Преступившего черту ждёт наказание… Шагнувшего за черту ждёт смерть… Но это из таких тайных знаний, к которым даже не каждый эдэлорд имеет доступ, — смотрел он на Анну озабочено.

— Наверно, нахваталась в библиотеке Большого храма в Терце, — равнодушно отмахнулась она. — Верховный Эдэлорд Син бывало брал меня с собой на заседания этого вашего тайного ордена, — улыбнулась Анна, потому что серьёзно к Братству Мастеров не относилась. Эти мужчины, что по праву крови или сами добились богатства и уважения, так любили придавать важности своим сборищам, где вечно обсуждали одно и то же: деньги, политику, власть. К тому же по факту никаким тайным обществом оно не было, все о нём знали, стремились в него попасть. Быть его членом для мужчин считалось почётно, а женщин в него не принимали. И этой завесой секретности и обособленности, как казалось Анне, они просто придавали себе вес. — Отец тоже часто брал меня с собой: подливать вино, следить за его тростью, что он вечно везде забывал. Для эдэ Сина я следила за очками и его пилюлями от подагры. А пока они заседали, я обычно ждала в библиотеке. Вот порой и всплывает в памяти всякое, наверно, из тех книг.

— Да, ваш отец был очень влиятельным человеком, — согласился священник, облегчённо выдохнул, но воздать сполна дань уважения покойному венту Тру не успел.

— Проклятое место! — выругался возница, чавкая сапогами по топкой жиже. — Простите, эдэ, — оглянулся он на священника, — проклятое.

— Чем же оно проклятое? — залюбовалась Анна цветущими апельсиновыми деревьями, что росли вдоль дороги и вглубь сколько видел глаз.

Наверно, она будет скучать по ним, главным кормилицам, залогу богатства и процветания Энта — цитрусовым садам. Как скучала в жарком, словно выбеленном солёными ветрами Энте по соснам, горам и целебной густоте воздуха Пелесласвии. И от пьянящих запахов флердоранжа предвкушение новой жизни стало сладостно-томящим.